Кажется, совсем недавно был такой маленький, беззащитный. После катастрофы той все молчал больше, кое-кто из соседей его вообще за дурачка считал. А иногда… Сядет у окна, возьмет старый, оставшийся от бабки стеклянный флакон из-под духов и водит им у лица, нюхает. И чего там нюхать? Флакон-то пустой уж сто лет, только что красивый, потому и не выбросили ради интерьеру. Нет, говорит, пахнет он. Люди умерли, а запах, которым они когда-то пахли, остался. Жуть! Или листок опавший найдет — и смотрит на него часами. «Зачем он тебе?» — спросишь. «Красиво», — говорит и дальше себе любуется. «Смотри, — скажет, — он желтый уже почти, а прожилки-то красные. Как будто он умер, а кровь у него внутри застыла». Странно, конечно, от мальца такое слышать, а глянешь — и вправду красиво. Только жутковато отчего-то.
За те странности одноклассники и смеялись, и лупили его бывало. А он терпел-терпел, отмалчивался, отпихивался ладошками… А классе в шестом вдруг ни с того ни с сего — как с цепи сорвался. Забросил свои листики-флакончики, раздобыл где-то иностранные книжки, где мужики косоглазые доски голыми руками ломают, — и сам тоже давай каждый божий день кулаками до крови в стены стучать. Все обои пятнами бурыми изляпал. Потом в секцию какую-то записался подвальную. Так до армии и ходил — то в синяках, то с кулаками разбитыми. Правда, пацанва с ним больше — ни-ни. Не забалуешься. Чего не понравится, того и гляди в морду даст.
А все равно, что до армии был, что после — дите дитем… В милицию разве самой сбегать? А толку? Кто приходил, кого били? Лысые в коже? Да сейчас таких на любом рынке каждый третий — кто бандит, кто охранник, кто просто за свининой для шашлыка пришел — поди разбери. Пошлют в той милиции на известное число букв — и правы будут. Дурака воспитала — значит, сама дура. Не лезьте, куда не следует, граждане — и ничего вам за это и не будет.
А уж если влезли — то уж извините, уважаемые, получите по полной программе. Витька, вон, балбес, наелся и убежал опять куда-то, проигнорировав посуду. Знает, паразит, сестра сама в сто раз лучше все сделает, и помоет, и приберет. И визитку чужую на столе забыл. А там все буквы иностранные, не понять ни бельмеса. Адрес не по-нашему, телефон и — «Entertainment club "Pagoda". Stas Navin. Proprietor». И от этой непонятности так на душе тяжело, хоть ложись на пол и вой волчицей. Да только поможет ли?
* * *У «Каравана» толпилась куча народа. Пролетарской закалки куча. Одеты неброско, со следами похмелья на лицах и с ехидными улыбочками — мол, не все вам малина, капиталисты проклятые, бывает и на нашей улице праздник. Этот пока мелкий. Не праздник — так, пустячок приятный. Самый существенный сабантуй был в семнадцатом годе прошлого века. Но придет еще наше время, ох, придет…
Словом, народ был тот самый. Наш народ то есть. Это «Караван» был уже не тот.
Точнее сказать, «Каравана» больше не было в принципе. Была большая, слабо дымящаяся гора останков павильона, состоящая из расплавленного пластика и корявых металлических конструкций. И горестно склонившийся над искореженным скелетом магазинчика опаленный огнем одинокий тополь, с которого под порывами ветра порой слетали свернутые в трубочку обугленные листья.
Витек протискался сквозь толпу и обалдело уставился на пожарище. В голове не укладывалось — как же так? Еще вчера была достаточно уютная торговая точка, в меру грязненькая, небольшая, но все же… Так или иначе — привыкает человек к рабочему месту. И пусть ишачил в «караван-сарае» порой за троих, но как все ж больно осознавать, что вот так вот — раз — и нет ничего больше. Ни холодильников, ни прилавка, ни кафеля на полу, ни протертого стула у кассы, ни самой кассы, ни надоедливой мухи — ничего, только гора обгорелого мусора.
И гнутое дерево над ним, пострадавшее ни за что. Лишь потому, что случайно росло рядом.
Мутным миражом колыхнулся в сознании недавний сон. И слова, сорвавшиеся с языка того, кем был Виктор в том сне:
— Этой весной лепестки цветущей сакуры будут черными от сажи и пепла…
— Вот она, бренность бытия, — высунулся из-за плеча Виктора пожилой алкаш с прокисшей физиономией. — Было оно — и нету. Ты ж вроде тут торговал?