Тень Земли: Дар
ПРОЛОГ
Розовая восковая свеча горела неровно от пронизывающих пещеру сквозняков. Там, снаружи, опять собиралась гроза – в том забытом-забытом августе, полторы тысячи лет назад, за триста лет до великого крещения, дождей выпало столько, что казалось, мир стоит на грани потопа. Ничего, когда хлынет ливень, ветер утихнет, и крошечный огонек, наконец, успокоится. А пока надо прикрыть его ладонью.
Грубый деревянный стол, еле живой от времени, жалобно заскрипел, когда на него сильнее облокотился сидящий человек. Огонь отразился от желтой ладони и яснее высветил бурый шершавый лист пергамента на столе, рядом – кипу таких же листов, уже исписанных, глиняную чернильницу, серое гусиное перо и такого же цвета бороду сидящего.
Последняя ночь. Последний лист. Последние строки.
Глубокие темные глаза под седыми бровями глядели спокойно и сурово. Перо скрипело, неторопливо даря вечности красные буквы. Они сплетались и сплетались в бесконечную цепь – тут не одна жизнь и не две, и не тысяча жизней.
Точка.
Перо застыло. Старец поднял голову, прислушался или задумался. Ветер стих. Сейчас польет дождь. А это – мгновение тишины, когда слышно, как падают капли с каменного свода и возятся в своем укромном углу летучие мыши. Теперь огонь горел ровно, легонько потрескивая. Большая восковая капля медленно сползла в глиняную плошку, оставив очередной рубец на теле свечи.
Перо в желтых старческих пальцах перенеслось к чернильнице, обмакнулось в багряную жидкость и вернулось к пергаменту. В этот самый момент хлынул дождь, и все звуки мира утонули в его гипнотическом шепоте.
«И вся земля моя покрылась дымом, и кровью окрасились воды ее, и многие люди приняли гибель от собственных рук, отринув надежду, а иные склонили чело и приняли рабскую долю. И я, раб Божий, отшельник Прокл, не увижу завтрашний день, ибо грех великий быть рабом кому-то кроме тебя, Господи. И если гибнем мы, грешные, значит, на то есть воля твоя праведная. Сии великие бедствия, хаос и смерть по воле Божией земля приняла в год 6174 от сотворения мира».
Точка.
Прокл Отшельник, именуемый еще светлым монахом, отложил перо и склонился к самой свече. Слабое тепло коснулось его левой щеки, и в левом глазу отразился огонек. Правая щека осталась в тени, и правый глаз – словно пустая черная впадина.
Сквозь шум дождя что-то пробилось, какой-то далекий неясный звук. Прокл насторожился. Кто-то кричал? Вот опять, уже ближе.
– Помогите! Люди! Помогите!
Отшельник выбрался из своего убежища в холодный ливень и непроглядную темень. Одежда промокла в один миг.
– Помогите!
Прокл пошел на голос по знакомой каменистой тропе. Ноги скользили, тропа была узкой и неровной, справа – обрыв, слева – откос. Он рукой держался за выступы в скале и пробирался на ощупь, каждую минуту рискуя сорваться вниз. Кто-то сидел на тропе, отшельника коснулась, а потом намертво вцепилась в него чья-то рука холоднее мокрых скал.
– Помогите! – хрипел задыхающийся голос.
– Поднимайся, рядом пещера, держись за меня, – Прокл нагнулся к человеку, помогая ему встать.
– Помоги мне, Господи, я ничего не вижу! Где я?
– Слепой? – догадался отшельник, он старался нащупать вторую руку человека, но руки не было. – Я держу тебя. Пойдем. Осторожно шагай, тут пропасть.
На грубом деревянном ложе в неверном свете единственной свечи спасенный старик выглядел ужасно. Он был изувечен, в окровавленной изодранной одежде, лишенный правой руки, с кровавыми пустыми глазницами. Прокл подал ему воды и хлеба, но он, прежде чем принять это, спросил с непередаваемой мукой в голосе, кто его спас.
– Меня зовут Проклом, я монах-отшельник, – был ему ответ.
– От кого ведешь ты род свой, отшельник? Откуда ты? Заклинаю тебя Богом, скажи мне правду!
Прокл ответил:
– Правда в том, что я этого не ведаю. Много лет назад пробудился я в этой пещере и нашел тут перо и пергамент. В сердце моем было страдание, а более ничего не было. Никого из людей не знал я, но они приходили ко мне и славили меня, будто святого. Мне велено было – не знаю кем, может, самим Богом – запечатлеть страшное время в пергаменте. И чувствую я, время мое на исходе.
– Помнишь ли ты свою молодость, родителей своих?
– Нет, не помню.
Спасенный, проявляя крайнее беспокойство, нащупал руку отшельника, добрался до плеча и с силой притянул старца к себе:
– Все имеет начало и все имеет конец. Восход и закат. Исток и поток, уходящий в неведомое. Смерть темна и только она бесконечна. А у тебя, если нету начала, значит, нет и конца? – Он перевел дух и прошептал еле слышно: – Нет ли знаков каких на теле твоем?