— Я очень боюсь влюбиться в недостойного, — заявила она немного погодя, когда я слегка отключился от ее болтовни. — А тебе не страшно?
Я сказал, что говорить о девчонках — смешно, думать — глупо, а влюбиться — идиотство…
— Хорошо, что ты такой целенаправленный… вздохнула Антошка, — но без настоящего чувства человек очень бедно живет…
И лицо у нее стало такое серьезное, как у профессора, который однажды в нашей школе о космосе рассказывал, высмеивая теорию «летающих блюдец».
— Главное — не упустить свою Жар-птицу, правда? Я остановился.
— Что еще за Жар-птица?
И тут она выдала очередную фантастическую теорию. Когда-то какие-то пришельцы на Земле эксперимент поставили. Запустили, чтоб размножались, строго определенные пары. Но люди множились, пары перепутались, отсюда все несчастья. Плохо жить не со своей половиной пары, а найти ее трудно. И еще: каждому человеку была положена его личная Жар-птица, то есть любовь. Но не все эту птицу находят, а найдя — узнают, а узнав — берегут.
— Для девчонок один свет в окошке — любовь!
— Ну и что тут позорного? — бесстрашно спросила она, задрав голову.
Потом-то я понял, что она совсем маленькая. И эта Жар-птица для нее как кукла. И вдруг мне захотелось погладить ее по носу, такой он был маленький, розовый, смешной, но я сдержался, она бы мне в жизни не простила этой наглости.
— Ты еще дурной, — сказала эта «взрослая» девица, — не дорос.
— Кто бы говорил… — перебил я ее, показав расстояние от ее макушки до моего плеча, но она не засмеялась.
— Смотри, не проворонь свою Жар-птицу! Длинные, они близорукие, ничего не видят под ногами, а Жар-птицы бывают и маленькими…
— Ничего, моя еще не выросла, — засмеялся я, — из яйца не вылупилась…
Но что-то на секунду засаднило в душе, точно ветром потянуло…
Варька Ветрова тоже с чудинкой, но в разумных пределах. Поспорила со мной и пошла летом босиком из Кунцева на Красную площадь. Никому не вредно, только весело.
Вот это номер! Дядька разводится. Афифа ушла от него к матери, а он запил. Вернулся я домой из Ленинграда, а у нас дома светопреставление. Отец с дядькой возится, ругается, мать ходит по квартире, как тигра на меня и не смотрит, а дядька вопит: «Повешусь!»
Сначала мать не говорила мне, в чем дело, а потом проболталась, что приезжали дядькины дружки из экспедиции, устроили большой сабантуй, ну он загулял с кем-то из прежних симпатий. Афифе тут же наговорили с три короба, ее не любили, считали воображалой.
Она без долгих разговоров квартиру убрала, даже пол натерла — и к матери. И главное — ничего из его подарков не взяла, как в старинных романах, даже обручальное кольцо оставила. Это дядьку, по-моему, больше всего задело. Он, конечно, к ней помчался, в ноги упал, он это здорово умеет. Отец рассказал, что в детстве его никогда не лупцевали. Из любой проделки сухим выходил, сам так себя ругал, так признавал свои проступки, что у родителей гнев выветривался.
Афифа слушала его и молчала, не спорила, не ругала, а потом оделась и ушла из дома.
Дядька совсем голову потерял, и с ним все няньчатся, а толку никакого, молчит и пьет, мать уже с врачами советовалась, они предложили его на снотворные посадить, но разве это выход?
Главное, отпуск его кончается, пора в поле идти, собирать экспедицию, материалы готовить, а он из себя Ромео корчит.
Странная реакция на эту историю у Митьки. В последнее время он вроде меня избегает. Я раньше привык, что он всегда у меня кантовался. Тошно в их квартире, хотя и трехкомнатная. Мать его потому и разводиться не хочет: «Жалко терять площадь». Я ему рассказал об Афифе и карточку ее показал.
— Жалко дядю Гошу…
Я обозлился. Тоже мне, несчастненький!
А Митька пояснил:
— Он все время перед ней на коленях, вот и захотел человек хоть на минутку встать…
— Да ты что!
Митька потер лоб, я только сейчас заметил, что он коротко постригся, никаких кудрей, да и одежда у него нормальная, вроде моей…
— Но все-таки хоть месяц, а была в его руках Жар-птица!
Обалдел человек. Неужели и ему Антошка голову заморочила?
Митька посмотрел на меня, как Антошка, сверху вниз, хотя был ровно на половину короче…
— Такие Афифы самые опасные, от них пощады не жди, придумают человека и на него молятся, а если что не так — коленкой под зад…
Он почти не разжимал зубов, когда это говорил, и слова звучали невнятно, будто он заика…
Мы долго шатались по улицам, что-то стояло между нами. Мне казалось, что Митьке хочется со мной посоветоваться, но я весь вечер не мог ему в такт попасть.