— Ну он всех веселит…
Оса подняла брови.
— Кто-нибудь с этим утверждением поспорит?
Стало тихо, потом Дорка Чернышева сказала:
— Он приспособленец, иждивенец в жизни.
Ланщиков вздохнул:
— У нас в классе есть тоже свой Щукарь, Лисицын, он — приспособленец?!
Я посмотрел на Лисицына, у него покраснели уши. Он и правда постоянно ломается, корчит из себя шута, все умирают от смеха.
— Конечно!
Ну, ясное дело, без Глинской не обойтись.
— Шутами всегда были люди умные, но житейски либо беспомощные, либо ленивые. Их болтовня — инстинкт самосохранения. Смотрите, Щукарь всегда дружен с начальством, может бездельничать, ничего в жизни не сделал людям полезного…
— Наше вам с кисточкой! — раскланялся Ланщиков перед Лисицыным, возвращаясь на место от доски. И тот не нашел ответа. Боится он его, что ли?!
А Оса сказала, что Щукарь не безобидная личность, как и всякие паразиты…
В последнее время у нас массовое помешательство: на переменах играем в гоп-доп. Командами. Надо мгновенно угадать, у кого из другой команды монета в ладони, когда они стучат по столу при наших криках «гоп-доп». Идиотизм, но увлекает. Все перемены сидим, стучим и орем…
Оса сказала: «Сброс лишней энергии». Есть уже асы, они умудряются так прижать монету к ладони, что она как приклеенная. Антошка азартна не хуже Митьки. Так стукала по столу, что у нее рука вспухла. А сегодня Лисицын мечтательно сказал:
— Помните, в 9-м классе мы играли в «осла», тоже было красиво, правда?!
Мы так и закатились от хохота. Кто бы говорил! Лисицын больше всех страдал в «осла». Его дергали за уши, а он должен был угадать нападающего. Его уши оказались идеально удобными для игры — большие, мягкие, торчащие. Их было куда легче ухватить, чем ухо Ланщикова или Митьки. Лисицын все время проигрывал и ходил с красными лопухами вместо нормальных ушей…
Вообще всех вдруг охватила ребячливость, пихаются на перемене, дурачатся. Вчера налили воды в портфель Зотову, напустили туда рыбок из аквариума… Перед этим у меня сперли тетрадки, накололи на гвоздик от стендов по всему классу. А сегодня на большой перемене Ланщиков предложил оставить автографы на сумке Лисицына. Каждый расписался, даже Стрепетов.
Да, Оса сказала, что мой поступок — проявление редкого эгоизма. Мы совершенно не думаем о других, о родителях, учителях, интересуемся только собой, из таких вырастают тяжелые равнодушные люди. Что-то она на меня часто стала нападать. Двоек, правда, у меня давно по литературе не было, хоть уроки прогуливаю, но мы же взрослые люди. Не могу сидеть в школе, тошно, когда солнце. Ничего противозаконного, шатаюсь по улицам и дышу. Надо же оздоровлять организм перед экзаменом! Все равно сдам, я же способный. Неужели я сам не знаю, как своим временем лучше располагать?
Любопытный был сегодня урок. Оса сейчас задает для повторения обзорные доклады. Чагова и Костикова взялись вдвоем рассказать об «отцах и детях» в произведениях Тургенева и Горького.
Чагова вышла вперед, разложила на столе Осы листочки, откашлялась и сказала:
— Выступать буду я, Костикова волнуется… Она пошуршала своими бумажками.
— Человека мало родить, в него надо душу вдохнуть. Помните, на биологии рассказывали, что в Индии дети, воспитанные волками, с людьми жить не могли… Человеческой души не было…
Саша Пушкин отложил физический журнал, который его занимал три урока.
— Разные бывают родители, одни сильнее, а другие слабее детей. У Тургенева Базаров уходит от своих стариков, хотя их любит. Они его не понимают, и Елена покидает семью. Не только ради любви, но и ради дела, которому себя посвятил Инсаров.
Костикова за ней повторяла каждое слово про себя, она больше волновалась, чем Чагова.
— У Островского почти все родители — самодуры, они детей ломают. Но их не жалко. Кого можно сломать, пусть ломают…
Она переглянулась с Костиковой, вообще они себя так вели, точно вокруг никого.
— Примеры приводить не стоит. Сами знаете. У Толстого этой темы совсем нет, у него родители сами по себе, никому не мешают. Разве что старый князь Болконский, но мне он нравится. Он с убеждениями…
— Главная беда героинь XIX века, что они не знали другой жизни, не рабской, не по воле семьи или мужа… Костикова вмешалась, перебивая Чагову звенящим голосом.
— Такие же клуши, как и все бабы, — буркнул Ланщиков, но Чагова даже не посмотрела в его сторону. Она умела ждать, пока все не замолчат.
— И только героини Чернышевского, а за ними народоволки сумели порвать с семьей. Именно порвать, а не уехать с их согласия, как Елена… Инсарова.