– Симпатичное место, – сказал я. – И народ интеллигентный, не то что прежде. Вообще пиццерия – это золотое дно. У меня был знакомый, занимавшийся этим бизнесом.
– Большие деньги?
– Ну, сравнительно... Когда они приезжали в банк сдавать выручку, банк закрывался – столько приходилось считать-пересчитывать. Они оперировали исключительно лимонами.
Бэлла подняла глаза в потолок:
– Лимонами?
– Это у нас теперь такая денежная единица. Миллион. Поллимона, полтора лимона, десять лимонов – такие у нас теперь цитрусовые деньги.
– Хорошо, – заинтересованно заметила Бэлла. – Я запомню. А у твоего приятеля – целая цитрусовая плантация?
Кто его знает... Возможно, и есть какой-то надельчик в шесть соток – если только в садах Эдемских успевают созревать цитрусовые. Из него сделали начинку для пиццы – упаковали машину динамитом, и от него ничего не осталось. Ничегошеньки.
Я рассказал, что знаю, опустив, правда, кое-какие подробности: в машине, кроме пиццерийщика, находились его жена и дочка.
– Твою мать! – сказала Бэлла. Она хотела еще что-то прибавить, но я ее уже не слушал: Эдик поднялся с места.
Если он направляется в туалет, то нам по пути. Его роскошная приятельница будет приятно удивлена, когда Эдик вернется.
Он, наверное, читал мои мысли. Я вошел в туалет следом за ним, тихонько прикрыл дверь.
Минут через пять я вернулся и кивнул на выход:
– Сматываемся отсюда.
– А пицца? – скуксилась Бэлла.
– Пусть ей официант подавится, а нам надо сматываться и поскорее, мы опаздываем в театр.
Я не шутил, нам в самом деле надо было в театр.
На этот раз Бэлла ездила в белых "жигулях".
Она всегда любила машину, водила уверенно – правда, что называется, на грани фола – и любила по дороге пошутить. На перекрестке она вставала в крайний левый ряд, поближе к гаишнику, и строила хозяину дороги глазки. Тогда у нее был зеленый "фольксваген", "божья коровка" – гаишники таяли, им было приятно, что иностранная девушка в иностранном автомобиле проявляет к ним внимание.
Бэлла прогазовывала, дожидаясь того короткого мгновения, когда желтый сигнал светофора должен был сорваться – в зеленый. Поймав этот момент, она во все горло каркала: "Мудак!" – и рвала с места. Я вспомнил ее пиратские замашки и попросил на сей раз обойтись без эскапад.
– Давай, к "Современнику". Дорогу помнишь?
Бэлла завелась, грела двигатель, поглядывала зачем-то в зеркальце заднего обзора.
– Площадь Маяковского?
Я был слишком занят своими мыслями, чтобы среагировать: "Современник" на Маяковке?
– Бэлла, туг все сильно изменилось. Ты находишься в другом городе!
В другом. Того, прежнего, который был нашим городом и где мы были своими людьми, их уже и не будет больше никогда. А там, где когда-то дожидался нас "Современник", теперь одна асфальтовая плешь, засиженная лакированными мухами иномарок.
– Мимо Киевского на мост, а там, возле МИДа, свернем на кольцо. За Красными воротами – в какой-нибудь переулок, к Чистым прудам.
– Красные ворота? – переспросила Бэлла, трогая – резко, с места в карьер, как она любила стартовать в том городе, где было метро "Лермонтовская".
На Смоленской, неподалеку от гладких коробок "Белграда", мы угодили в пробку, левый поворот на кольцо долго не открывали; мы не видели, что происходит на кольце, скорее, чувствовали: Садовое замерло. Минут через пять по нему пронесся ветер, на кончике которого ритмично пульсировал характерный, изогнутый синусоидой вой сирены – в нем безошибочно узнавалась интонация старой доброй "девятки".
– Слуги народа, – опознал я сигнальный вой.
Бэлла недоуменно покосилась на меня.
– Я думала, вы это дело отменили.
Нам дали, наконец, зеленый, стая истомившихся в ожидании машин ринулась на захват Садового кольца – борт в борт, рискуя поцарапаться.
– Что с тобой? – спросила Бэлла, не отрывая взгляда от дороги.
– А что, заметно?
Мне в самом деле было не по себе. Я никогда не бил человека со спины, и вот пришлось. Не была выхода. Если бы Эдик обернулся, мои шансы опустились бы до нуля. Во-первых, он профессионал, во-вторых, он физически много сильнее меня.
По счастью, он не обратил на меня внимания: стоял у писсуара и сосредоточенно делал свое маленькое дело. Я сцепил руки замком и ударил его по затылку.
Эдик ткнулся лбом в кафель, в недоумении обернулся и, закручиваясь медленно винтом, опустился на пол.
Я оттащил его в кабину и запер двери. На всякий случай пошарил у него за пазухой. Его пугач был на месте, только это был совсем не тот газовый пугач, которым он размахивал перед моим носом на даче.