– Валяй, – со смехом разрешил он. – Только потом я этому процессу набью морду.
Я старательно откашлялась, попробовала голос, опятъ откашлялась:
– Отменно, – похвалил меня Зина. – И главное – за душу берет.
– Кстати, о душе... Ты начисто выбил ее из этого парня. Ты влепил ему пулю прямо в сердце.
Зина нахмурился и долго молчал.
– Мало ли какие бывают случайности, – тихо произнес он, когда мы уже вовсю неслись по шоссе.
Согласна, охотник: мало ли что тебя подстерегает за углом, когда играешь в прятки.
В последний раз подобное ощущение собственной крохотности, никчемности и мелкотравчатости я испытывала сравнительно давно и сравнительно далеко от Агапова тупика; это было в Терсколе, когда с утра пораньше нас с Паниным буквально сбросил с койки жуткий грохот.
Не знаю, существует ли в русском языке слово, способное его описать. Ужасный, кошмарный, могучий, раскатистый, оглушительный – в этих характеристиках рассыпаны зерна смысла, однако, даже ссыпанные в кучу, они не в состоянии точно и ясно передать впечатление.
Ближе к смыслу, пожалуй, стоит определение "гигантский"; да, один из сущностных признаков этого грохота составляла именно его огромность: он обнимал весь мир, и ты, волей случая размещенный внутри его, отчетливо чувствовал, как мгновенно леденеет твоя крохотная муравьиная душа.
Тогда в нас (мы с Серегой жили в бельевой подсобке гостиницы "Чегет" –чтобы не платить за номер) шарахнула большая лавина со склонов Когутая; воздушной волной повышибало стекла.
Теперь стекла пока не вылетали, но уже заметно подрагивали.
Я выглянула во двор. Стояло чудесное утро, прозрачное, солнечное и свежее; и странно, что единственным живым существом во дворе была Рая: опираясь на метлу, она стояла, задрав лицо к небу.
Я выбежала на улицу.
До Раи – она каменела неподалеку от детской игровой площадки – я добралась, что называется, "на полусогнутых", инстинктивно пригибаясь на ходу, и со стороны, скорее всего, походила на солдата, совершающего короткие перебежки под обстрелом противника.
И неспроста.
Что-то странное происходило с небом.
Небо разламывалось – и из этих разломов сыпался грохот.
Освоившись, я стала понемногу разбирать механизм этого явления природы. В какой-то момент небо мгновенно уплотнялось, делалось тугим, как резиновый шарик, твердело и, наконец, с треском крошилось где-то очень высоко и далеко, где-то там, где тянутся мои невидимые Млечные Пути.
Чуть пониже небо было простегано короткими стежками.
– Что это, Рая?
Она бросила на меня растерянно-тревожный взгляд и опять уставилась в небо.
Я попыталась вспомнить, какой у нас теперь месяц на дворе – ноябрь? двадцать четвертое ноября? уже так скоро?
– Совсем говно дело, – констатировала Рая, всматриваясь в небо. – Война... Слышь, из пушек палят? И из автоматов. Совсем говно дело, если война, – она забросила метлу на плечо и двинулась к помойке; она несла свой инструмент, как старый солдат тяжелую винтовку после долгого перехода.
Ни одна живая душа во дворе так и не появилась.
Я долго сидела на лавочке возле детской площадки – прислушивалась.
Пожалуй, первое впечатление меня ввело в заблуждение.
Небо время от времени в самом деле скатывалось.
Однако оно принимало не форму мячика.
Оно скатывалось в свиток и исчезало.
Алка орала по телефону.
Ты что, совсем дура старая, ты в какой стране, твою мать, живешь?! ты радио включаешь?! тут гульба-пальба всю неделю идет, а она – ни сном ни духом! напилась опять, что ли?!
Стоп. Я на время отключилась от Алкиных словоизвержений.
Все последние дни мы с Зиной ездим – "огородами и к Котовскому": пробираемся по каким-то окольным переулкам. Красноглазый милиционер хотел меня поцеловать, поскольку я единственный нормальный человек в этом городе... Костыль двинулся куда-то на Баррикадную, господи, и он – одноногий инвалид на костылях – и туда же?!
...у тебя под боком танки вовсю шмаляют, кровищи море, а ты, твою мать, лежишь на диване и все своего Джойса читаешь?
Джойса я не почитываю, я им дерусь – хотела, было, возразить я, но махнула рукой, повесила трубку, легла на диван и сунула голову под подушку.