Только под утро он решился – напомнить.
– Тебе будет трудно понять это... И принять...
Понять и принять. Возможно... Однако не настолько трудно, как ты, охотник, думаешь. Моей языческой душой управляют предчувствия, сны, пророчества, инстинкты. А знание? Знание холодно, оно ничего не значит в моём мироощущении.
Я давно чувствовала.
Теперь – знаю.
– Францыча больше нет?
Нет. Существует, конечно, призрачная надежда, но она насквозь иллюзорна. Скорее всего, было так: ему сделали укол, отвезли за город, закопали где-нибудь в лесу.
Зина откинул одеяло, приподнялся, завис надо мной, опершись на локоть.
– Я кое-что выяснил. По своим каналам.
Добрые самаритяне – выяснил – скорее всего туфта, они вряд ли догадываются, какого рода игры ведутся вокруг их подопечных. Формально договорные отношения осуществляет одна средней руки фирма, впрочем, ее роль здесь скорее посредническая; за этой лавочкой наверняка кто-то еще стоит – очень солидный и респектабельный.
– Ты представить себе не можешь, какие деньжищи крутятся в этом деле. ..
Ну, почему же – "Московская недвижимость всегда в цене!" Если не ошибаюсь, один рубль, вложенный в эти кирпичи, западные аудиторы приравнивают к пяти долларам.
– Тебе надо отдохнуть, отключиться, выпасть из времени,– Зина сварил кофе, усадил меня, обложил подушками, поит понемногу, чем-то кормит – так когда-то дети, наигравшись в свои прятки, бежали в сквер и кормили белку с руки, а потом, задрав головы, следили, как она уносится по стволу наверх и летит с ветки на ветку – и вот совсем уже исчезает из поля зрения ее рыжий хвост и растворяется в нашем старом добром небе.
Выпала я из времени основательно; в таких случаях принято говорить – "всерьез и надолго". Всерьез – да. Что касается "надолго", то о размерах этой долготы я могу только догадываться. Пару раз мы бывали с Зиной в каких-то очень дорогих и очень вкусных кабаках, однажды он пробовал затащить меня в очередной "найт-клаб" – я отказалась... Что там, под покровом ночи? Женский бокс и голые девахи молотят друг друга по интимным местам, выбивают друг другу глаза и зубы, отрывают груди? А потом, наверное, служители, унеся окровавленных гладиаторш, посыпают ристалище песком и приглашают легендарного Блю Джека, который умеет на публике совокупляться с молоденькими девушками... Нет, с меня довольно.
Кстати. Прокрутив как-то в уме свои комиксы от начала до конца, я пришла к тревожному выводу – что-то мои кадры по большей части основательно пропитаны любовным потом... Что это за вселенский такой трах-перетрах – или я сексуальная психопатичка? Позвонила Панину, поделилась своими тревогами, он успокоил: мои комиксы строго следуют в духе художественной доктрины соцреализма о типических характерах в типических обстоятельствах.
– Блядство ж кругом сплошное... – пояснил Панин свои эстетические наблюдения.
Время от времени забегала на службу, составила для Варвары очередную главу "Саги о новых русских". Что-то меня задело в этой работе, напрягло: то ли мелкий и очень невзрачный факт, то ли незначительный эпизод современных боевых действий на Огненной Земле. Впрочем, работу я делала чисто механически; вдумываться, вслушиваться в себя охоты не было.
Чтобы развеяться, съездила к Мите – последнему из детей, нарисованных на потолке в комнате Ивана Францыча. Митя – человек сугубо книжный, его мама была директором книжного магазинчика в Замоскворечье, я так любила приходить сюда; я люблю этот пыльный воздух, запахи книжных переплетов, и здешних люблю детей – они часами способны стоять у стеллажей. Теперь там директорствует Митя.
Он встретил меня в своем кабинете, размеры которого меня шокировали: габариты этой клетушки позволяли разместить здесь только рабочий стол и один стул. Посетителю сидеть уже не на чем.
– Уплотняемся... – пояснил Митя, наблюдая, как я забираюсь на подоконник; стены толстые, можно откинуться, прислониться спиной и в целом разместиться неплохо.
Я попросила дать мне "Книги жалоб и предложений". О, вот это книги! Это книги – в самом прямом и точном смысле слова: пухлые тетради с предложениями товарищей покупателей хранятся здесь с тридцатых годов; есть что-то мистическое в этих пожелтевших листах, расписанных выцветшим фиолетом старых чернил... Мне кажется, я отчетливо вижу всех этих людей, слышу скрипы их перьев и догадываюсь, отчего так устойчивы и основательны их почерки.