а простивши – опять одари виною...
Лодка на берегу
Над лодкой перевернутою, ночью,
над днищем алюминиевым туга,
гимнастка, изгибая позвоночник,
изображает ручку утюга!
В сияньи моря северно-янтарном
хохочет, в днище впаяна, дыша,
кусачка, полукровочка, кентаврка,
ах, полулодка и полудитя...
Полуморская-полугородская,
в ней полуполоумнейший расчет,
полутоскует – как полуласкает,
полуутопит – как полуспасет.
Сейчас она стремглав перевернется.
Полузвереныш, уплывет – вернется,
по пальцы утопая в бережок...
Ужо тебе, оживший утюжок!
Осеннее вступление
Развяжи мне язык, Муза огненных азбучищ.
Время рев испытать.
Развяжи мне язык,
как осенние вязы
развязываешь
в листопад,
как, принюхиваясь к ветру,
к мхам под мышками голых берез,
воют вепри.
Значит, осень всерьез.
Развяжи мне язык – как снимают ботинок,
чтоб ранимую землю осязать босиком,
как гигантское небо
эпохи Батыя
сковородку Земли,
обжигаясь,
берет языком.
Освежи мне язык,
современная муза.
Водку из холодильника в рот наберя,
напоила щекотно,
морозно и узко!
Вкус рябины и русского словаря.
Онемевшие залы я бросал тебе под ноги вазами.
оставляя заик,
как у девки отчаянной,
были трубы мои
перевязаны.
Разреши меня словом. Развяжи мне язык.
И никто не знавал, как в душевной изжоге
обдирался я в клочья –
вам виделся бзик?
Думал – вдруг прозревают от шока!
Развяжи мне язык.
Время рева зверей. Время линьки архаров.
Архаическим ревом
взрывая кадык,
не латинское «Август», а древнее «Зарев»*,
озари мне язык.
Зарев
заваленных базаров, грузовиков,
зарев разрумяненных от плиты хозяек,
зарев,
когда чащи тяжелы и пузаты,
а воздух над полем вздрагивает, как ноздри,
в предвкушении перемен,
когда звери воют в сладкой тревоге,
зарев,
когда видно от Москвы до Хабаровска
и от костров картофельной ботвы до костров Батыя,
зарев,
когда в левом верхнем углу жемчужно-витиеватой березы
замерла белка,
алая, как заглавная буквица
Ипатьевской летописи,
ах, Зарев,
дай мне откусить твоего запева!
Заревает история.
Зарев тура, по сердцу хвати.
И в слезах, обернувшись, над трупом Сахары,
львы ревут,
как шесты микрофонов,
воздев вертикально
с помпушкой хвосты –
Зарев!
Зарев сброшенных груш,
кабинетов министров,
перезрелых на зависть,
зарев голой страны,
как деревья без листьев,
зарев.
«Ну да. Зарев слушает. Я – товарищ, Зарев, Петр Захарьевич.
Да,
в ночь на первое августа. Еду со смены, дальний свет