студенты и слесаря.
Суровые пуловеры
угольны и лимонны.
Дай им высшую веру,
Филонов!
Дерматиновый обыватель
сквозь пуп,
как в дверной глазок,
выглядывал:открыватьиль
надежнее – на засов!
Художник вишневоглазый
леса писал сквозь прищур,
как проволочные каркасы
не бывших еще скульптур.
Входила зима усмейно.
В душе есть свои сезоны.
Дай мне высшую Смену,
Филонов.
Рано еще умиляться.
Как написал твой друг:
«Много еще
разных мерзавцев
ходит по нашей земле
и вокруг...»
Небо, кто власы твои вычесывает странные?
И воды с голубями?
По силуэтному мосту идут со станции,
отражаясь в реке,
как двусторонний гребень
с выломанными
зубьями.
Ялтинская криминалистическая лаборатория
Сашка Марков, ты – король лаборатории.
Шишка сыска, стихотворец и дитя.
Пред тобою все оторвы припортовые
обожающе снижают скоростя.
Кабинет криминалистики – как перечень.
Сашка Марков, будь Вергилием, веди!
Обвиняемые или потерпевшие,
стонут вещи с отпечатками беды.
Ах, насквозь пробитая дубленочка!
Милая, на что пошла!
Ненавидящая, стало быть, влюбленная,
загубила все или спасла?
И, глядя на эту космографию,
точно дети нос приплюснувши во мрак,
под стеклом стола четыре фотографии –
ах...
Ах, поэты, с беззаветностью отдавшиеся
ситуациям, эпохам, временам, –
обвиняемые или пострадавшие,
с беспощадностью прощающие нам!
Экспертиза, называемая славою,
меж литературных буффонад...
Знают правые, что левые творят?
но не ведают, где левые, где правые?..
И, глядя в меня глазами потеплевшими,
инстинктивно проклинаемое мной,
обвиняемое или потерпевшее,
воет Время над моею головой!
Победители, прикованные к пленным.
Невменяемой эпохи лабиринт.
Просветление на грани преступления.
Боже правый, Сашка Марков, разберись!
* * *
Все возвращается на круги свои.
Только вращаются круги сии.
Вот вы вернулись, отмаявши крюк,
круг разомкнулся – да был ли тот круг?
Годы чужие. Жены чужие.
Вам наплевать – вы о них не тужили!
Ах, усмехающееся «увы»
круга невинности, дома, любви...
Все бы сменял, чтоб узнать на лице
снег твой несмятый
на раннем крыльце!
Лесалки
Ромашек белая махина
столпилась в дебрях,
как буквы пишущих машинок
на длинных стеблях.
Неуловимые синицы
их лишь касались,
как пальцы милой машинистки –
или казались?
О машбюро цветного бора,
о бабье лето,
и бабьи вспыхнувшие взоры
поверх кареток!
Мерцанье ленты муравейной,
лесалок «гвоздики»»
какое женское волненье
в дрожаньи воздуха!
Каких постановлений тыщи,
в ветвях витая,
стучит твой пальчик,
неостывший
после свиданья?
Что вам сдиктовывает эхо
лесных совминов?
О чем вы прыскаете смехом,
оправив «мини»?
Не Парки – экстрасекретарши