И вот, тут уже можно было разглядеть, что одесную собрались церковные служители нижнего неба. Они были одеты в рясы из толерантного кашемира и в высокие клобуки из пепла и были заняты тем, что паковали в ящики всё доступное солнечное затмение. Ибо воздух был перегружен им, и от этого болела голова. Некоторые и из этих служивых чёрной прослойки были с непокрытыми головами. Их жестяные глаза косили. Волосы из спичек у них на голове постукивали и побрякивали, когда в них при наклоне попадал ветер.
А ошую поэтический клуб «Пышное бедро» выставил свои вибрационные машины, мощные катапульты, при помощи которых улавливались тишайшие колебания жизни души и распада и затем подсчитывались.
Но при этом у них была ещё и стиральная машина опошления, в которую сверху набивали действительность, чтобы обесценить её зубчатым колесом и циркуляцией. И поскольку тьма слепила все глаза, некоторые пользовались случаем и развернули необузданное эротическое действо. Они подтаскивали грязь, цементный раствор и камни и лепили из них гигантскую вульву, родовую часть богини Та-су-ки[56].
Тут дирижёр распада воздел руки на три ступени выше, указал на пылкие действия и сказал:
«Пусть назовут мне имена и происхождение этих подмастерьев».
И ассистент поднял противень в качестве чёрного солнца и сказал:
«Имейте снисхождение, Господин, это идеалисты. Это заметно по их кипучей духовной жизни. Они родились из сумерек и забыли умереть. Теперь они сочиняют стихи о пустой точке».
И дирижёр распада воздел руки ещё на три ступени выше, высморкался, сплюнул направо и налево и сказал:
«Есть ли среди них декаденты? Трансцендентные декаденты?»
«Нет, – сказал ассистент, – среди них ночные батраки. Они взбираются на памятник поэта-отца Глейма[57] и разрушают перспективу».
И дирижёр распада пригляделся внимательнее и сказал:
«Кажется, они предаются этому активно».
«Да, господин, – сказал ассистент, – они очень заняты своей вертелкой», – но он имел при этом в виду стиральную машину опошления.
Однако в это мгновение один из множества подмастерьев уже покинул заколдованный круг, приблизился, протянул банку для пожертвований и крикнул:
«Человечность устно и письменно! Бесплатная человечность!»
И другие набежали, выжимали мокрые платки, которые были повязаны у них на головах, и декламировали свои только что сочинённые шутки и афоризмы.
Один: «Звёздное чело моей страдальческой короны», и: «Ламповый король из Иерусалима».
Другой: «Я хотел бы сделать замечание: уж коли ты ступил на крутизну… крутил на ступизну… ступай на кривизну…»
Третий: «Тап тап, моё удушье, уезжай, карета», и: «За нашими лбами пылают большие абсцессы».
«Вы преувеличиваете, господин, – встрял ассистент. – В принципе безобидный народец. Не следует удостаивать их твоим гневом».
Но когда один позади всех, у самого парапета, куря трубку, начал читать вслух своё эссе «О красоте неснесённых яиц», тут мастера распада охватило нетерпение, и он крикнул:
«Они грубы, неловки и наглы. Им не нравится, что надо вкалывать. Они хотят места под солнцем. Дай им грош на их складчину, и грош тому, который дует жалобную песню на трубке пищевода. Шугани их, змеюк, из их нор. Мне больно видеть, как они тут расселись».
Тут они запротестовали. И ассистент сказал обескураженно:
«Они хотят здесь сидеть и пожирать кору своего мозга. Больше они ничего не хотят. И у них больше нет штанов. Они пожертвовали всем, вплоть до рубашки».
«Брось им коричневые брюки Абдул Хамида[58]! – смирился мастер. – И давай пойдём дальше. Тут ничего не попишешь. Поистине, у некоторых могло наступить перевозбуждение ума, так что они начнут угрожать, приставлять шашки нам к желудку, потому что мы не делаем попыток скупить их переживания. Бог свидетель, отчаянное племя!»
XI. Йолифанто бамбла о фалли бамбла…[59]
Изображение каравана слонов из всемирно известного цикла «гаджи бери бимба». Сочинитель торжественно представлял этот цикл как новинку в первый раз в 1916 в кабаре «Вольтер». Костюм епископа из блестящей бумаги, в который он был тогда облачён, с высоким, в сине-белую полоску, шаманским головным убором, до сих пор почитается кроткими жителями Гавая в качестве фетиша.
Йолифанто бамбла о фалли бамбла гроссига м-пфа хабла хорем егига горамен хиго блойко руссула хуйу холлака холлала алонго бунг благо бунг благо бунг боссо фатака ю юю ю шампа вулла вусса олобо хей татта горем эшиге цунбада вулубу ссубуду улу вассубада тумба ба-умф кузагаума ба-умф
59
Глава целиком представляет собой один из самых известных примеров «звуковых стихотворений» Балля. Несмотря на несколько слов, в которых угадывается значение, стих преимущественно «беспредметен», но его фонетический образ имеет «примитивистское» звучание песни или заклинания. Если сперва Балль считал, что такие эксперименты со словом позволили «вернуться к глубочайшей алхимии слова» и «наделить его энергиями и силами, позволившими вновь открыть евангельское понятие “слова” (логоса) как сложного магического образа», то уже через год эту сакрализацию слова посредством отказа от «логосности» языка он пересмотрел: «Метафора, воображение и волшебство, не основанные на откровении и традиции, укорачивают и обеспечивают лишь пути к ничто; они обманчивы и демоничны», – записывает Балль в своём дневнике. Подробнее о проблеме значения принципиально асемантической поэзии дадаизма см.: Дудаков-Кашуро К.В.