гаджи бери бин бласса глассала лаула лонни кадорсу сассала бим
гаджама туффм и цимцалла бинбан глигия воволимай бин бери бан
о каталоминаль ринозероссола хопсамен лаулиталомини хоооо гаджама
ринозероссола хопсамен
блуку теруллала блаулала лооооо…»
Это было слишком! После начального замешательства, вызванного никогда не слыханным, публика, наконец, взорвалась.
Посреди этого урагана стоял Балль, неподвижный, словно башня (он ведь и не мог двигаться из-за картонного костюма) над взорвавшейся смехом и аплодирующей толпой хорошеньких девушек и серьёзных обывателей, – неподвижный, как Савонарола, фанатичный и непоколебимый.
«Акценты становились тяжелее, выражение нарастало в обострении согласных звуков. Очень скоро я заметил, что мои средства выражения – если я хотел оставаться серьёзным (а я хотел этого во что бы то ни стало) – не смогут выдержать уровень пышности моей инсценировки. Я видел среди публики Брупбахера, Жельмоли, Лабана, госпожу Уигман. Я боялся провала и собрался с силами. Закончив на пюпитре справа «Песню Лабады на облаках» и на пюпитре слева «Караван слонов», я снова обратился к центральному пюпитру, усердно взмахивая крыльями. Тяжелые ряды гласных и волочащийся ритм слонов как раз создали мне площадку для последнего подъёма. Но чем мне всё это завершить? Тут я заметил, что мой голос, которому больше не оставалось другого пути, приступил к древней каденции проповеднического причитания, тому стилю мерного пения, которое выплакивается в католических храмах Востока и Запада.
цимцим ураллала цимцим ураллала цимцим занзибар цимцалла цам
элифантолим бруссала буломен бруссала буломен тромтата фейо да банг банг аффало пурцамай аффало пурцамай ленгадо тор
гаджама бимбало гландриди глассала цингтата импоало ёгрогёёёё
виола лаксато виола цимбрабим виола ули палужи мало
Не знаю, что подсказало мне эту музыку. Но я начал петь мои гласные ряды речитативом в церковном стиле и не только попытался оставаться серьёзным, но принудил себя к серьёзности.
В какой-то миг мне показалось, что из моей кубистической маски выглядывает бледное, растерянное лицо мальчика – то полуиспуганное, полулюбопытное лицо десятилетнего мальчишки, который на заупокойных службах и торжественных литургиях, жадно дрожа, подпевает, считывая с губ пасторов. Тут, как и было заранее запланировано, погас электрический свет, и меня, залитого по´том, унесли с подиума, словно магического епископа».
Хюльзенбек в каталоге большой дада-выставки в Дюссельдорфе в 1958 попытался коротко обрисовать историю звукового стихосложения:
«Большой шаг по введению совершенного иррационализма в литературу был сделан появлением звукового стихотворения. Первым фонетическим поэтом был умерший в 1915 Пауль Шеербарт, который в вышедшей в 1897 и традиционно озаглавленной «Я люблю тебя» книжке опубликовал стихотворение, которое называлось «Кикакоку экоралапс». Это было в чистом виде звуковое стихотворение, поскольку в нём посредством чередования звуков должно было создаваться некое изначальное настроение, которое больше нельзя было доверить традиционным фразам. Следующим фонетическим поэтом был Хуго Балль, который в книге «Бегство из времени» описал изобретение в 1917 звукового стихотворения «О Гаджи Бери Бимба». Рауль Хаусман независимо от него открыл, пусть и в двадцатые годы, поэзию звуков, и в его недавно вышедшей книге «Курьер дада» он рассказывает нам, как его изобретение повлияло на Швиттерса при создании его “Прасонаты”».
Это мероприятие было кульминацией дадаистской карьеры Балля. Абстрактное звуковое стихотворение родилось как новая форма искусства, которая затем обрела многочисленных подражателей и продолжателей и завершилась французским леттризмом. После этой даты Балль всё больше и больше отдалялся от дада. «Кратчайший путь самозащиты: отказаться от произведений и сделать собственное бытие предметом энергичной попытки оживления».
Балль уехал в Берн – чреватую шпионажем столицу того времени – чтобы в качестве журналиста сотрудничать в газете «Фрайе цайтунг» д-ра Рёземайера и в качестве политолога в «Белых листах» эльзасского поэта Рене Шикеле. Потом он навсегда уехал в Тессин, предавшись бедности и религиозной жизни как личному выбору. Он не мог больше идти путём дада, который Тцара предначертал ему как застрельщику движения. «Я проверил себя: никогда бы я не стал приветствовать хаос».
Во времена дада написан неопубликованный роман Балля «Тендеренда-фантаст». В «Критике немецкой интеллигенции» (1919) Балль даёт анализ немецкой интеллектуальной ситуации, в которой он уже предвидел позор гитлеризма.