Выбрать главу

В рубашке рисунком в зигзаг он балансирует на высотной эфирной башне. Он арендует большой подъём и грохочет в восхождении, проламываясь сквозь спицы воображаемых гигантских колёс. Ему грозят лица скорой расправы, подвижного скальпа, блеющего скепсиса. С разбитыми крыльями лёгкого он скачет из ладони кобольда.

Друзья покидают его. «Пляши, Пляши!» – каркает он с камина. Он вырывается из связи. Он влачится сегментом солнечного затмения над покосившимися куполами и башнями пьяных городов. Его, бессонного и уложенного в детскую коляску, везут по улицам. Его затмевают ландшафты румянца, печали, девственного блаженства.

Пляши путается в декадансе. Он депонирует обширные комплексы страха. В промежутках инструментирует затруднения, фальшивомонетчество душевных катаракт и сенсаций. Ночами он сворачивается в теле девицы. Кожа испуга встаёт у него дыбом за ушами. «Уж не думаете ли вы, бедолаги…» – и бьёт, с пеной у рта, синее облако на полу. Он выползает на солнце. Он хочет иметь переживание. Трава растёт неблагоприятно и гонит его назад во тьму. Занавески надуваются, и дом улетает. Это каталепсия разрушения. Языки в красном дожде стрел косо бьются о камни мостовой.

Гагни, свинцовая, должна расчесать ему пробор, чтобы он мог размышлять. Дагни, рыбная невеста, ухаживает за ним, посверкивая с правого боку госпожой Музыкон. Пляши убил вожака[14] книгой псалмов. Он изобрёл искусственно плавающий остров. Он торчит колом на крестных ходах и чтит Иисуса бродяжьего люда. Он держит фонарь на панихиде, справляя таким образом малую нужду: это уксуснокислый глинозём.

Но это не помогает ему. Он не дотягивает до этих турбуленций, детонаций и радиаций. «Количество – это всё, – кричит он. – Сифилис – тяжёлая венерическая болезнь». Он принимает ванну из соляной кислоты, чтобы избавиться от своего пернатого тела. Остаются: мозоль, золотые очки, искусственная челюсть и амулет. И душа: эллипс.

Пляши горько улыбается: «Оригинальность – это катар воздушных пузырей. Больно и неправдоподобно. Совершить убийство. Убийство – это нечто, чего нельзя не признать. Никогда и ни за что. Создавать хорошее настроение. Всегда любить несчастных. Уже Бог для нас лишь приложение. Это прочное основание». И он подул госпоже Музыкон в затылок. Тут она заклубилась.

И он написал своё завещание. Уриновыми чернилами. Других у него не было. Поскольку он сидел в тюрьме. Он проклял в нём: фантастов, Дагни, карусельную лошадку Йоханна, свою бедную мать и множество других людей. Потом он умер. На содовом бульоне вырос пальмовый лес. Лошадь перебирала ногами и приближалась. Над больницей реял траурный флаг.

IV. Багряные небеса

Картина ландшафта из верхних слоёв преисподней. Концерт ужасных шумов, которые ввергают в недоумение даже животный мир. Животные представлены частью как музыканты (так называемая кошачья музыка), частью в виде чучел или в качестве деталей, оживляющих пейзаж. Тётки из седьмого измерения непристойным образом участвуют в шабаше ведьм.

Багряные небеса, мимулли мамеи[15],Разрываются надвое по спазму желудка.Багряные небеса рушатся в озеро,Мимулли мамеи, и маются животом.
Синие кошки, фофолли мамеи,Скребутся о краснозубую гофрированную жесть.О лалало, лалало, лалала!А тут ещё тётка мурлычет.
Тётка-мурлыка вздымает из снегаСвои труляляшки-рубашки и юбки.О лалало, лалало, лалало!Как сказал козлоногий флейтист: «Всё равно».
Воркующий голубь падает с крыши.Двойной Иоганн сигает за ним.О лалало и мамулли мамеи!На железных скрипках пиликали двое.
Конь и осёл смотрят искоса наСнежного петуха, что кричит из глубин.Голубая труба лопнула разок.Тут сполз купол одиножды один.
О лалало, лалало, лалало!Голова из стекла, а руки из соломы.О лалало, лалало, лалало!Ерунда на постном масле кричит караул.
вернуться

14

В оригинале – Hauptmann, что можно прочесть и как имя близкого натурализму немецкого драматурга Герхарта Гауптмана.

вернуться

15

В текст романа вплетены эксперименты Балля с фонетикой, аналогичные его «стихам без слов» (Verst ohne Worte) или «звуковым стихам» (Lautgedichte). Особенно выделяются шесть стихотворений, написанных в 1916 г. (см.: Дадаизм в Цюрихе, Берлине, Ганновере и Кёльне. С. 143–145). Подобная «заумная» поэзия получила в дадаизме большое развитие (Р. Хюльзенбек, Т. Тцара, Р. Хаусман, К. Швиттерс, Т. ван Дусбург и др.). Подробнее см. Приложение к наст. изд.