На зонтике одной дамы его и заметили. Он свил там себе гнездо и высиживал яйца. Он скалил зубы и верещал пронзительным тоном: «Циррициттиг-цирритиг»[22]. Но это ему не помогло. Даму, на зонтике которой он фланировал, рвали туда и сюда. Её ругали, оплёвывали и обвиняли. Ей дали пинка под зад, потому что считали её провокаторшей. Тут он выпал из гнезда, а вместе с ним его яйца, и поднялся вой.
Но с него сорвали только его бумажный костюм. Сам он сбежал и ретировался на стропила здания вокзала, наверх, где скапливается дым. Там он был у всех на виду, долго ему там было не продержаться.
В действительности он спустился вниз через пять дней и был приведён в суд. Жалок был его вид. Лицо закоптилось от угольной сажи, а руки были перепачканы чернилами. В кармане брюк он носил револьвер. В нагрудном кармане рядом с бумажником – справочник по криминальной психологии Людвига Рубинера[23]. Он всё ещё скалил зубы «цирритиг-циррицитиг». Тут выползли из своих нор каракатицы и смеялись. Тут явились закопадоры, и им было на него начхать. Тут налетели волшебные драконы и морские коньки и кружили над его головой.
И над ним учинили судебный процесс: обвинили в том, что он в сером облике сокрушил поля блаженства музыкантов. Путём всяческих безобразий привлёк внимание. Но чёрт выступил в качестве его адвоката и защищал его. «Злословие и сонливость, – сказал чёрт, – чего вы от него хотите? Видите, се человек. Вы хотите, чтобы я умыл руки, или он должен принять муки?» И подскочили бедные и попрошайки, крича: «Господь, помоги нам, у нас лихорадка». Но он отпихнул (оттолкнул, отодвинул) их ладонью и сказал: «С этим, пожалуйста, после». И процесс перенесли.
Но на следующий день они снова пришли, много народа, принесли бритву и кричали: «Выдай его. Он возводил хулу на Бога и Чёрта. Он журналист. Он запятнал наш лунный дом и свил себе гнездо на зонтике дамы».
И чёрт сказал Лилиенштайну: «Защищайся». И господин из публики крикнул возбуждённым тоном: «Этот господин не имеет ничего общего с акцией[24]».
И Лилиенштайн упал на колени, заклиная звёзды, луну и народ, и вскричал: «Автолакс[25] – это самое лучшее. Связанные из мягкой древесины и лыка воронкообразные цапфы знали ещё в древности. Аппарат Сокслета[26] – изобретение нового времени. Самое лучшее слабительное – это автолакс. Он состоит из экстрактов растений. Послушайте меня: из экстрактов растений! Стоит ли упоминать, что речь идёт о продукте немецкой промышленности, – заикался он в своей нужде. – Возьмите рецепт. Я вам клянусь. Давайте, я за ним сбегаю. Что я вам такого сделал, что вы гоните меня? Вот, я царь иудеев».
Тут все разразились безудержным смехом. И чёрт сказал: «Чёрт возьми, чёрт возьми, неужто такое возможно». И господин из публики крикнул: «Распни его, распни его!»
И он был осуждён съесть то, что сам заварил. И художник[27] Мейделес написал его портрет, прежде чем его предали мукам. И все гранки сочились жёлчью и ядом.
VI. Грандотель «Метафизика»
Рождение дадаизма. Млеко-Млеко, квинтэссенция фантастики, порождает юного господина Эмбриона, высоко наверху в той области, которая окружена музыкой, танцами, сумасбродством и божественной фамильярностью, достаточно отчётливо выделяясь на фоне своей противоположности.
Никакие речи господ Клемансо[28] и Ллойд Джорджа[29], никакой ружейный выстрел Людендорфа[30] не могут вызвать такого волнения, как неустойчивая кучка дадаистских странствующих пророков, возвещающих на свой манер детскую непосредственность.
В лифте из тюльпанов и гиацинтов Млеко-Млеко отправилась на платформу грандотеля «Метафизика». Наверху её ждали: церемониймейстер, который регулировал астрономические приборы, весёлый осёл, жадно подкреплявшийся малиновым соком из бадьи, и Музыкон, наша дорогая госпожа, составленная из одних только пассакалий и фуг.
Стройная нога Млеко-Млеко была целиком увита хризантемами, так что та при ходьбе могла вышагивать лишь кое-как. Язык из розовых лепестков, трепеща, слегка высовывался из-за зубов. Золотой дождь свисал у неё перед глазами, а чёрное покрывало кровати под пологом, которая стояла для неё наготове, было расписано серебряными собаками.
Отель был построен из каучука и был пористым. Верхние этажи своими потолочинами и кромками выдавались вперёд и нависали над нижними. Когда Млеко-Млеко разделась, и блеск её очей окрасил небеса – оп-па, тут весёлый осёл наконец-то напился досыта. Оп-па, вот он прокричал далеко слышным голосом своё приветствие. Церемониймейстер раскланивался во все стороны и придвигал телескоп поближе к парапету, чтобы изучить селестографию[31]. А госпожа Музыкон, словно золотое пламя беспрестанно танцуя вокруг кровати под пологом, вдруг воздела руки, и вот – скрипки заполонили город.
23
Людвиг Рубинер (Rubiner) (наст. имя Эрнст Людвиг Громбек) (1881–1920) – немецкий драматург, поэт, публицист, тесно сотрудничавший с экспрессионистическими журналами «Акцион», а также «Штурм» и «Ди вайсен Блеттер», и представлявший радикальное политическое крыло экспрессионизма. В те же годы, что и Балль, Рубинер находился в Цюрихе, но соратником дадаистов не был. Балль часто полемизировал с Рубинером, и отголосок этого содержится в романе. Упоминание «Справочника по криминальной психологии» связано, с одной стороны, с «Криминальными сонетами», написанными Рубинером в соавторстве с Ф. Айзенлором и Л. Ханом в 1913 г., с другой, с книгой знаменитого криминалиста Ганса Гросса, печально известного из-за кампании против своего сына Отто Гросса. В немецкой прессе это дело получило широчайший резонанс, и Рубинер, первоначально не сочувствовавший Гроссу-сыну, всё-таки написал статью в его защиту в специальном номере журнала «Революцион» под редакцией Балля. Можно предположить, что Отто Гросс является прототипом Лилиенштайна.
24
Отсылка к журналу «Акцион» (Акция), в котором в 19131914 гг. сотрудничал Балль. После критики Балля в адрес журнала его редактор Ф. Пфемферт написал, что Балль не имеет к нему никакого отношения.
29
Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – британский политик, премьер-министр Великобритании, вместе с Клемансо подписавший Версальский мирный договор.
30
Эрих Людендорф (1865–1937) – немецкий генерал-полковник, наряду с Гинденбургом являющийся символом военной агрессии Первой мировой войны.