Тут я услышал чьё-то неровное пение, которое становилось громче по мере нашего приближения к крайнему дому, чей забор примыкал к оврагу практически вплотную. Так близко, что приовражная часть этого забора входила в сегмент внешней ограды. Пели явно со стороны того самого дома. Голос был мужской, хрипловатый, и, судя по всему, не вполне трезвый.
'Пора-пора-порадуемся на своём веку,
Красавице Икуку, счастливому клинку!'
— Это он? — осторожно спросил я.
— Ага, — кивнул Робин. — Слышишь, как надрывается? Шаляпин, блин. Опять поди поддатый.
— Может не стоит тогда к нему идти? Ну, раз он пьяный.
— Да не боись! Это его нормальное состояние. Был бы сильно бухой — валялся бы под забором молча. А раз поёт — значит в адеквате. Идём-идём, не очкуй.
Заслышав наше приближение, во дворе глухо зарычала, а потом залаяла большая собака. Но хозяин, не обращая внимания, продолжал напевать один и тот же куплет, как заевшая пластинка.
— Дядь Ге-но! — Робин постучал подобранной палкой по ржавому почтовому ящику на заборе. — Как жизнь молодая?!
Косматый седой старичок, сосредоточенно пропалывающий грядку на своём скромном огороде, даже не поднял головы, и просто запел громче:
'Пора-пора-порадуемся на своём веку,
Красавице Икуку, счастливому клинку!'
— Ну ты чё, оглох, что ли?! Или не признал?! Не отмораживайся, принимай гостей!
— Я гостей не жду. Идите…
И он послал нас по известному адресу.
— Зачем же так грубо? Я тебе постояльца привёл. А ты матом ругаешься.
— Нахрен мне не сдались твои постояльцы. Возишь всяких долбоклюев — дурак на дураке и дураком погоняет.
— Этот не дурак. Просто тишину любит. Поэтому к тебе его и привёл.
— Сказал, не пущу! Уходите по добру, по здорову! Разгильдяи.
— Ну, как знаешь, дядь Ген. А мы ведь не с пустыми руками приходили, — Робин недвусмысленно кивнул мне на пакет. — Ну ка, покажи.
Я быстренько достал бутылку водки и приподнял её над забором.
— Видишь? С подарком приехали. Ну, раз уж ты принимать гостя отказываешься, что ж тут поделать? Думаю, что Пичугины от водки не откажутся. Поселю тебя к ним.
— Очень жаль, — с напускной печалью вздохнул я. — Ну раз так, ничего не попишешь. Пойдём к Пичугиным.
Мы развернулись, но, не успев сделать и пары шагов, услышали за спиной взволнованный голос.
— Эй, Макс, погодь! Ну, чего вы так сразу-то? Не договорились добром, и уходите. Вертайтесь!
Робин расплылся в счастливой улыбке, и незаметно показал мне оттопыренный большой палец — сработало!
— Демон! Фу! — последовал гневный окрик, адресованный собаке.
Демон? Оригинальное имя.
— Да-да, собачку убери, а то она у тебя психованная, — себе под нос пробормотал Робин.
Зазвенела цепь, и лай стал удаляться. Хозяин отвёл пса в противоположную часть двора, и, судя по всему, привязал. Затем он вернулся к калитке и, убрав щеколду, открыл нам дверь.
— Входите.
— Спасибо.
Мы вошли во двор, и по узенькой дорожке из растрескавшихся плиток направились в сторону старой, полусгнившей беседки.
— Что же вы сразу не сказали, что магарыч принесли? Это же совсем другой разговор.
— Ты же не спрашивал. Сразу послал куда подальше.
— Не, ну а чё? Подумаешь, послал. Обижаться-то зачем? На обиженных воду возят.
— Да мы и не обиделись.
— Вот и хорошо. А то сразу уйдём-уйдём. Чё вам эти Пичугины? Нечего у них делать. Если молодой человек любит тишину и уединение, то он обратился по адресу. Здесь у меня тихо и уединённо… Ну вы это, пузырёк-то давайте, и располагайтесь.
Я отдал ему водку. Трясущейся рукой, дядя Гена принял бутылку и облизнулся.
— Последний раз нормальную водку пил почти год назад. Когда КПП перекрыли. С той поры одной бормотухой и пробавляюсь.
— Ну, раз мы договорились, я больше вам не нужен, — Робин пожал руку хозяину дома, и, обратившись ко мне, добавил. — Завтра в семь часов выдвигаемся. Не проспи.
— Хорошо, — ответил я. — Спасибо, Робин.
— Не за что. Отдохни как следует. Завтра у нас сложный день. Ты должен быть в форме.
— Буду.
— Ну, до завтра.
Робинзон вышел со двора, и, шурша травой, удалился. Я остался один на один с чудаковатым мужичком, бестолково суетящимся, вокруг беседки, и демонстрирующим свою чрезвычайную занятость. Присев на край скрипучей лавочки, я стал смотреть на темнеющее небо. Кое-где уже проглядывали первые звёзды. Сумерки обволакивали окрестности своей серой вуалью. Со стороны заброшенной фермы, хаотичной, растянувшейся стаей летело вороньё.
— Ну что, милости прошу в дом? — приложив мотыгу к беседочному столику, хозяин наконец-то обратил на меня внимание.
Я послушно поднялся, и проследовал за ним, на ходу размышляя, как бы мне завязать разговор. Миновав крыльцо, мы оказались в сенях, пахнущих сушёной травой, вяленой рыбой и гнилой древесиной. Типичное жилище старого холостяка. Все вещи разбросаны как попало, коврик затоптан, вокруг пыль и паутина. Половицы под ногами жалобно поскрипывали. С чавкающим звуком открылась обитая поролоном дверь, и мы вошли в жилую комнату. Здесь было более уютно и чисто, нежели в сенях, но всё равно чувствовалось отсутствие аккуратной женской руки.
— Не разувайся, — разрешил хозяин. — У меня тут не прибрано.
В помещении царил полумрак. Кроме звука наших шагов тишину нарушало лишь размеренное, хриплое тиканье старых ходиков. Хозяин жилища поспешно юркнул в спальню, и зашуршал там какой-то бумагой. Затем он уронил на пол что-то металлическое: то ли ведро, то ли таз. Выругался, и продолжил шуршать.
Я ждал его в зале, разглядывая скромную обстановку отшельничьего обиталища. Повсюду паутина. Окна покрыты тенётами, как занавесками. Из мебели только обеденный стол, пара табуретов с дырочками по центру сидений, топчан, тумбочка, трельяж с треснутым зеркалом, да шкаф, с перекошенной дверцей. На стене виднелись фотографии, очевидно, принадлежавшие прежним жильцам. Они выцвели настолько, что разобрать на них лица было уже невозможно. В потолке торчал подозрительный крюк. Как потом выяснилось, на этот крючок подвешивалась зыбка, в которой укачивали младенца.
На тумбочке стоял престарелый советский телевизор, покрытый таким густым слоем пыли, что вопрос о его работоспоспобности тут же отпадал.
— А давно Вы тут живёте? — спросил я хозяина, копошившегося в комнате.
— Несколько лет, — откликнулся тот. — А что?
— Да так, ничего. Просто хотел узнать, Вы местный? Ну, в смысле, родом из этого села?
— Нет, — дядя Гена высунулся из комнаты, взбивая руками подушку, из которой во все стороны летела пыль, перемешанная с мелким пухом. — Из Питера я.
— Ого-го. И каким же ветром Вас сюда занесло?
— Служебным. Ты это, много будешь знать — скоро состаришься. Я тебе тут постелил. Спать будешь в комнате, на кровати. У тебя на вечер есть что пожевать? А то у меня в закромах шаром покати. Питаюсь чем придётся. Угощать гостей нечем. Так что не серчай.
— Не беспокойтесь на этот счёт. У меня есть что перекусить.
На самом деле я лукавил. Из моих запасов остался только жалкий кусочек копчёной колбасы, чёрствый огрызок батона, да почти иссякшая коробка крекеров. Слёзы, а не ужин. Ко всему прочему я с утра ничего не ел, и откровенно завидовал остальным членам группы, которых, в отличие от меня, ждало щедрое угощение с баней. Но, в конце концов, я же сюда не жрать приехал! Сглотнув слюну, я переборол в себе соблазн покинуть хижину этого нищего алкоголика, и отправиться на ночёвку к хлебосольным сельчанам. Не-ет, не зря Робин меня к нему подселил. Мужичок явно не так прост, как кажется. Нужно во что бы то ни стало его раскрутить. И я решил сразу зайти с козырей.
— Не сочтите за наглость, но я надеялся поужинать вместе с Вами.
— Зачем это? — оторопел дядя Гена.
— За компанию.
— За какую такую компанию?
— За хорошую. Знаете, я ведь не только любитель покоя и уединения. Я ещё и любитель хорошей беседы. Вы наверняка успели соскучиться по приличному собеседнику, ну а я бы с удовольствием послушал, как Вам здесь живётся. В Зоне.
— Так, парень, ты это, давай ка топай отсюдова! — внезапно повысил голос старик. — Вот жеж, Макс, сволота позорная, опять журналюгу мне подсуропил!