— Не то слово.
— Не обращай на них внимания. Они отвяжутся.
— Послушайте, луриби. Помнится, у Вас был ручной неоконис.
— Да. Был.
— Что с ним стало?
— Однажды пошёл к озеру, попить воды, и не вернулся. Экрофлониксы его задрали. Я отвлёкся и не успел его защитить. Старенький он уже был. Но всё равно жалко.
— Мне жаль.
— Это природа. Она строга к своим детям. И ничего тут не попишешь.
В сопровождении экрофлониксов мы шли довольно долго. Тропинка была прямой, с минимумом поворотов. Лес выглядел менее причудливо и разнообразно, нежели возле ручья и озера. Хвойные деревья стали преобладать. Бурелом поубавился. На оголившихся кустах висели крупные, разноцветные ягоды, которые так и хотелось сорвать. Но вряд ли они были съедобны. Спрашивать об этом Водзорда я не стал.
— Ну вот. Сейчас они отстанут, — произнёс отшельник, когда тропа вдруг круто повернула направо, и пошла в горку.
— С чего это вдруг? — недоверчиво спросил я, скользя на сырой прогалине.
— Тут селятся иглоклювы. Экрофлониксы их не любят. Это одни из немногих существ, которые не годятся им в пищу.
— А нас они не тронут?
— Ты имеешь в виду иглоклювов? Если не будем подходить близко — то нет, — ответил Водзорд.
— Существа, которые опасны для экрофлониксов и не опасны для нас, мне уже нравятся.
— Враг моего врага — мой друг? — захихикал лесник. — Понимаю тебя. Но не обольщайся. Иглоклювы не заменят вам мясника.
— А если попробовать?
— Молодой человек, ты ведь даже не знаешь о ком идёт речь…
— Они, — я оглянулся, экрофлониксов и след простыл. — Они действительно больше нас не преследуют. Наконец-то.
— Я же говорил.
— Можно вздохнуть спокойно. До чего же здорово ощущать, что они больше не идут за мной по пятам.
— Согласен. Неприятно осознавать себя чьей-то добычей. От этого сразу становится как-то… Грустно, что ли?
— Да уж. Не то слово.
— Пойми, Писатель, природа чудесна. Её лишь нужно научиться понимать. Но для этого необходимо перестать позиционировать себя как инородное тело. Когда ты сам считаешь себя здесь лишним — неужели природа тебя примет? О, нет. Она, как и всякий живой организм, будет любыми способами пытаться поскорее избавиться от чужеродного элемента внутри себя. Как от занозы, или колючего шипа, забравшегося под кожу. Мелкого, но раздражающего.
— Допустим, я хочу стать частью этой природы. С чего мне нужно начать?
— Сперва ты должен прекратить чувствовать себя чем-то отдельным, пришлым, временным. Ты должен понять, что ты здесь не чужой. И вот когда ты это почувствуешь, к тебе придёт понимание того, что нужно делать, чтобы органично вписаться в эту хитрую экосистему.
— Как Маугли, что ли? — усмехнулся я.
Он немного подумал, и кивнул, — возможно. В природе нет закрытых дверей. Имеющий глаза, да увидит. Имеющий разум — да познает. Изучай, наблюдай, анализируй. Вот он — мир. С непривычки, наверное, жуткий. Но присмотрись, и поймёшь, что большая часть этой жути порождается элементарным незнанием. Вот, погляди на это растение.
Мы остановились возле небольшого осыпавшегося деревца, по виду ничем особым не примечательного. Похоже на орешник.
— Что ты можешь сказать об этом дереве? — спросил Водзорд.
— Дерево как дерево. Я в ботанике не силён, но полагаю, что такие же деревья растут и в моём мире. Только не знаю, как называются.
— Ты в этом уверен?
— Ну-у, да-а… — я потянулся было к ветке, но отшельник меня остановил.
— Ай-яй! Не спеши. Сначала глаза — потом руки, хорошо?
— Извините, — я присмотрелся к дереву. — Не знаю. Дерево самое обычное. Может быть орешник, или, там, черёмуха…
— Внимательнее, Писатель. Ты же писатель? А писатели должны видеть каждую мелочь.
— Постойте. А ведь Вы правы, — воскликнул я. — Кора необычной формы. Кругляшками. Листья. Можно поднять?
Водзорд кивнул и я поднял опавший листочек.
— Листья необычной формы. Я таких никогда не видел. По крайней мере там, где я жил. Это не наше дерево. Ну, в смысле, не из моего мира.
— Ты начинаешь делать успехи, — похвалил меня Водзорд. — Вот видишь? Одна лишь капля внимания, а сколько открытий. Смотри.
Он очень медленно поднёс руку к ветви дерева. Каково было моё удивление, когда из веток начали быстро вытягиваться длинные прозрачные иглы, растопыриваясь в разные стороны.
— Вот это — да! — поразился я. — Что это? Сосульки? Точно, сосульки! Растут прямо из дерева.
— Потому дерево так и называется — 'сосулечник'. В тёплое время оно покрыто листвой. Очень жгучей. Яд легко проникает через кожу, и настолько силён, что может убить животное небольшого размера. Да не бойся! — Водзорд рассмеялся, увидев, как я в ужасе отбросил листочек и начал вытирать руку об штаны. — Когда они облетают — стрекательные клетки гибнут. Яд больше не действует. И дерево становится беззащитным перед любителями обгладывать его сочную кору и молодые веточки. Вот тут-то и включается его зимняя защита. Сердцевина сосулечника аккумулирует холод, как морозильная установка, и постоянно распределяет его под корой и внутри ветвей. Видишь, налёт на ветках и на стволе. Это иней. Будь ты ещё чуть повнимательнее — заметил бы эту очевидную странность. И вот, вода, накопленная внутри ствола, в случае угрозы, под давлением выталкивается через древесные поры, и на выходе быстро замораживается, превращаясь в твёрдые сосульки, на которые будет напарываться всякий желающий полакомиться корой и ветками. А если его не остановят сосульки, то обязательно остановит холод. Ведь не каждому приятно кушать мороженое в лютый мороз.
— Удивительно. Расскажите мне ещё что-нибудь, — попросил я. — Пожалуйста.
— Я бы с радостью, — улыбался Водзорд, — Но времени для этого маловато. Не забывай, нас ждут мясники.
— Наверняка Вы и тут меня удивите.
— Без всяческих сомнений, молодой человек! Только удивлять тебя буду не я, а они. Пойдём скорее…
— Кто же придумывает все эти названия? В смысле, для местных существ и для аномалий, — спросил я. — Ведь их одинаково называют и изгнанники, и сумеречники. Хотя друг с другом фактически не контактируют.
— Общая база данных, — ответил Водзорд. — Местная живность, за редким исключением, вовсе не из этого мира.
— А откуда?
— Часть проникла сюда из периферии, через сумеречные разрывы, во время микроколлапса. Но основная масса была интегрирована из параллельных миров.
— То есть… Специально?
— Разумеется. Этот Тенебрариум строили таким образом, чтобы экосистема была замкнутой и самодостаточной. Зачем изобретать велосипед для своего велотрека, если уже существуют прекрасные, скоростные велосипеды разных достойных фирм? Приобрети их, и устраивай состязания!
— А Вы…
— А я изучаю процессы взаимного сосуществования различных биологических видов, и их адаптацию. Знаешь ли ты, что, примерно, из полутора тысяч видов интегрированных живых существ: от микроорганизмов — до высокоразвитых животных, здесь прижилось менее трети? Из, примерно, тысячи видов растений, грибов, мхов и лишайников — прижилась половина. Те, что ты встречал — самые живучие, выносливые и неприхотливые. Некоторые мутировали. Некоторые, ассимилировали с местной средой. Некоторые до сих пор продолжают яростно бороться за выживание. Здесь не их земля. Но они изо всех сил стараются занять свою нишу и избежать вымирания. Эксперимент был довольно жесток, но без него было бы трудно оценить весь потенциал ноосферного биоразнообразия. Ну а названия существам присваивали научные отделы сумеречных корпусов, формируя общий биоклассификатор. Изгнанники их знают благодаря изначальной памяти.
— Ну а что насчёт аномалий? Их тоже 'завезли'?
— Не знаю. Вопрос аномалий лежит за пределами моей компетенции. Но могу сказать с уверенностью, что их изучением и классификацией занимается научный спецотдел сумеречного корпуса. Основные сведенья по аномалиям поставляет Апологетика. Ответственным специалистом является Эвилон. Он обрабатывает данные, группирует, и передаёт их Нибилару для формирования отчёта на периметр. Ну а Эвилону сведенья предоставляют изгнанники, нашедшие Суфир-Акиль. Именно благодаря им у аномалий такие забавные названия. Берутся-то ассоциации из памяти 'старых хозяев'. Впрочем, сумеречники и без нас занимаются изучением аномальной активности, вот только в возможностях они ограничены гораздо сильнее, чем апологеты. Потому что внутрь Тенебрариума сумеречники решаются лазить крайне редко. Особенно, в последнее время. Ну а мы… Мы тут живём!