Староста покачал головой.
— Завтра. — Он махнул рукой. — Оставайся здесь. Будешь моим гостем.
Чарльз пожалел, что пропадет целый день, но предложение принял с удовольствием, а время использовал на составление простой карты нужного места на западном берегу. Благодаря рассказам Бенедикта он примерно знал, где искать саркофаг, надо только найти вади. Он понимал, что это самая слабая часть его плана, но решил довериться местным, они сами найдут нужное место.
На следующее утро колеса экспедиции начали вращаться, но очень медленно и с гораздо большим количеством остановок, чем Чарльз мог себе представить. Хотя жители деревни казались очень заинтересованными его проектом, их рвение никак не повлияло на скорость подготовки. Более того, казалось, что никаким способом до них невозможно донести необходимую с точки зрения Чарльза поспешность. Темпы сбора необходимого оборудования и продовольствия казались невероятно медленными.
На четвертый день Чарльз отказался от попыток ускорить процесс и просто сел под финиковой пальмой на берегу, жевал сушеные тыквенные семечки и обреченно смотрел, как мимо неторопливо несет воды широкий зеленый Нил. Это оказалось наиболее разумной политикой, поскольку любое вмешательство с его стороны лишь еще больше замедляло ход событий. На шестой день староста навестил Чарльза под пальмой и объявил, что завтра приготовления будут завершены.
— Прекрасно! — воскликнул Чарльз, вскакивая. — Выступаем утром.
— Нет. На следующий день, — ответил староста, качая головой. — Я должен связаться с племянником.
Наконец, спустя восемь дней после его прибытия в деревню, все было готово, экспедиция начала грузиться в лодки. У кромки воды старейшина деревни положил руку на плечо молодого человека и сказал, что назначает его старшиной экспедиции.
— Мой племянник, — коротко пояснил он. — Твой гид.
— Шукран, — ответил Чарльз и спросил юношу, как его зовут.
— Он не понимает по-французски. Только арабский и египетский, — сообщил ему староста. — Зови его Шакир.
— Что ж, Шакир, — сказал Чарльз, — едем.
— Хорошо, sekrey! — Шакир хлопнул в ладоши и поторопил рабочих погрузить остатки провизии в ожидающие лодки.
— Что значит «sekrey»? — спросил Чарльз, оценив рвение молодого человека.
— «Начальник», — ответил старейшина деревни. — Лодка, караван или люди — для всего годится. — Он поклонился. — Салам.
Шакир проследил, как последнюю корзину перенесли на борт и сам поднялся на головную лодку. Он бросил сходни для Чарльза, дождался, когда тот устроится на куче веревок в носовой части, и лодка отчалила. Нил в этом месте был широким, вода глубокая, плоскодонные лодки сильно сносило, так что на противоположном берегу они оказались довольно далеко от того места, куда целился Чарльз. Пришлось тянуть лодки бечевой к месту разгрузки. К выходу приготовились далеко за полдень — как раз время отдыха в самую жаркую часть дня.
Чарльза раздражало безделье, но приходилось терпеть вынужденный отдых. Наконец солнце начало ослаблять свою палящую хватку. Караван двинулся в путь, миновав на закате дальнюю кромку возделанных полей. Ночь под звездами в лагере оказалась гораздо лучше той, которую он провел в пустыне один. На рассвете лагерь свернули и отправились в путь, оставив позади зеленую полосу плодородной земли.
На запад, в пустыню вела только одна дорога. Она шла параллельно скалистым холмам и плато, простиравшимся до самой Сахары. Местами дорога огибала известняковые останцы, выступавшие над равниной. Чарльз вел караван, опираясь на грубую карту, составленную им на основе рассказов отца, а также на книгу из Британской библиотеки, в которой подробно описывались геологические изыскания военных инженеров императора Наполеона.
Чарльз крутил головой, высматривая две вещи: высокую треугольную вершину, которая, если смотреть под определенным углом, напоминала пирамиду; и узкую расщелину, ведущую на дно долины и примыкающую к пирамиде. Он искал вади, проход вглубь холмов.
День, и без того жаркий, становился все жарче по мере удаления от орошаемых полей. Чарльз намочил тюрбан и расстегнул рубашку, это принесло мимолетное облегчение. Через несколько минут он почувствовал себя зверем, питающимся собственными соками; теперь он от души сочувствовал свинье, жарящейся на вертеле, не хватало только яблока во рту, тогда сходство стало бы полным.
В этой проклятой пустоши нет ни единой веточки, не говоря уже о деревьях, способных дать хоть какую-то тень. Везде взор встречал один и тот же монохромный пейзаж — мир, лишенный красок, вся палитра состояла из мертвенно-белого цвета. Даже небо над головой выцвело до ужасного оттенка цвета старой кости.