— Я — барон Омса Лингенский из Гандерланда, Аквилонское королевство, — напустив на себя надменность, присущую всякому захолустному дворянину, вопросил Хальк. — Вы хотели меня видеть? Чем могу помочь доблестной страже Арелаты?
Сервент даже не встать не соизволил. Простолицые стражи последовали его примеру, но немного смутились — знали, что с дворянами связываться не стоит, пусть даже и с заграничными.
— Эй, Тагерт, приведи ихнего лекаря, — лениво сказал сервент одному из своих, и стражник мигом исчез. — А вы, месьоры, покажите-ка подорожные.
— Подорожные, — цедя слова сквозь презрительно искривленные губы, сказал барон Юсдаль, — мы показывали в дорожной управы Арелаты, куда наведались немедля после прибытия в ваш замечательный городок. И я не вижу смысла предъявлять их по первому требованию занюханного городского стража, призванного следить за тем, чтобы честных людей не обвешивали на рынках или ловить карманных воров.
За соседним столом восседали четверо пожилых офирских дворян (они тоже приехали в Арелату рассеяться и потребить свою долю целебных вод). Последнюю фразу Халька, произнесенную достаточно громко, они явно одобрили, а толстый барон с блестящей лысиной даже сделал провокационный жест — мол, что вы канителитесь, ваша милость? Дайте хаму по роже — и дело с концом!
— Вот предписание, — сервент выложил на стол пергамент с гербом магистрата. — В Арелате и окрестностях промышляет шайка грабителей, выдающих себя за аквилонцев. Мы проверяем всех… ваша милость.
Идиотическое объяснение. Ну сами подумайте, какие нормальные разбойники будут представляться жертвам «аквилонскими дворянами»? Все понятно, нас впервые решили испытать на прочность.
Хальк, выкроив на лице такое выражение, что скисло бы даже парное молоко, вытащил из спорана подорожную, дворянскую грамоту и водрузил их на столешницу перед сервентом. Сверкнули красные печати со вздыбившимся львом Аквилонии в пятизубой короне. Я сделал то же самое. Как раз в этот момент стражник привел совершенно невозмутимого Валента, тоже сжимавшего в руках торжественные свитки, выданные нам Латераной.
— Черной магией не промышляете? — сервент, мельком окинув взглядом документы, начал задавать совершенно идиотские вопросы. Впрочем, всегда и во все времена вопросы блюстителей порядка к потенциальным подозреваемым изяществом и остроумием не отличаются. — Запрещенные товары с собой не везете? Исповедания какого?
— Иштарийского, — сказал Хальк, будто сплюнул. — Что, запрещено?
— Отчего сразу — запрещено? — протянул сервент, наблюдая за ладонью барона Юсдаля, удобно устроившейся на эфесе клинка. — Почему при оружии? У нас город мирный…
Подобная наглость перехлестывала через край. Даже старички-офирцы дружно и возмущенно загудели.
— О, прошу не беспокоиться, месьоры, — Хальк послал в адрес толстенького барона лучезарную улыбку и тотчас одарил обнаглевшего сервента взглядом изголодавшегося василиска. — Немытым мужланам наверняка неизвестно, что ношение меча является древнейшей, неоспоримой и неоднократно подтвержденной всеми суверенами Заката и Восхода привилегией благородного сословия. Бумаги посмотрел, морда? Тогда — избавь меня и моих друзей от своего присутствия! А если магистрату вновь будет угодно проверить нашу благонадежность, пусть пришлют человека, обученного куртуазии. Вот тебе за труды…
На стол пала монетка, извлеченная Хальком из пояса — медный пул, составляющий одну двухсотую от полновесного золотого аурея Трона Дракона. Одна из самых мелких и неуважаемых даже нищими монет Заката. Пристально следившие за нами офирцы расхохотались в голос, а стражники стиснули зубы, чтоб не рассмеяться — поняли шутку.
Сервент оказался в затруднительном положении, даже прыщи из фиолетовых стали красными. Понимал, что если не возьмет монету, то разъяренный аквилонский барон при всех надерет ему холку и будет прав — прочие дворяне перед любым судом подтвердят, что простец (хоть и в сервентском чине) в лицо хамил благородному, являя неуважение к титулу. А коли возьмет — свои же насмерть засмеют и задразнят, пусть даже и не в глаза, а за спиной.
Стало ясно, что сервенту была дороже голова, чем добрая слава. Жалкая монетка исчезла в его кулаке. Не прощаясь, господа охранители городского благочиния ушли, а напоследок прыщавый бросил на нас такой взгляд, что им можно было крепостную стену насквозь прожечь.