— Ладно, — он поднялся с кресла, — мне пора на процедуры. Я еще зайду к вам… Всего хорошего, шериф.
3. Доктор Флетчер
Мне сообщили, что пациент из шестьдесят шестой палаты хочет говорить со мной, и я решил не откладывать это дело.
Случай был по-своему уникальный. Август Троммель был одним из тех, кто ушел из-под купола и не вернулся. Его нашли через сутки в бессознательном состоянии. Дыхательный ресурс скафандра был давно исчерпан, и непонятно, каким образом Троммелю удалось остаться в живых. Должно быть, вследствие отравления углекислым газом в условиях пониженной гравитации все жизненные процессы у него остановились.
Так или иначе, но выйдя из комы и полностью восстановив физическое здоровье, больной обнаружил обширную потерю памяти. Вскоре память в основном также восстановилась, оставались загадкой лишь события, непосредственно относящиеся к несчастному случаю. При других обстоятельствах это могло показаться неважным, но сам Троммель почему-то придавал происшедшему большое значение. Он хотел вспомнить.
И это ему, наконец, удалось. Только лучше бы этого не случилось! То, что он рассказал, мне очень не понравилось. Я решил, что выпускать его пока рано; более того, все откладывается на неопределенное время.
— Но почему? — спрашивал он удивленно. — Доктор, я же все вспомнил! Я ведь здоров, правда?
А я смотрел в его ясные голубые глаза и умело скрывал свои чувства.
Плохо, когда человек чего-то не помнит, но еще хуже, когда он помнит не то, что было. В какой-то степени это присуще нам всем: мы, например, иногда помним свои сны, однако не теряем чувства реальности. Здесь случай другой: слишком яркие фантазии заполняют пробелы, и выгнать их оттуда гораздо труднее, чем восстановить настоящую память.
— Мне надо идти, — продолжал Троммель. — Я должен поговорить с Джеймсом Хэрришом. Они приказали мне сделать это. Как вы думаете, он меня примет?
Упоминание о Хэррише в этом контексте мне понравилось еще меньше. Его телевизионные выступления я всегда смотрю с профессиональным интересом. Удивительно, как этому типу удается проходить необходимые психологические тесты. Впрочем, совершенно здоровый человек в политику и не пойдет. В мэры Хэрришу выйти, к счастью, не удалось, но в Совет он пролез и в первый же день поцапался с Энрико Перейрой, обозвав того «грязным латиносом». Это был не последний скандал с его участием…
Я настоял на том, что Троммелю надо еще подлечиться, а заодно он может обстоятельно продумать свою речь. На этом он, казалось, успокоился.
Однако на следующий день ко мне заявилась группа из трех человек — две полные женщины лет за сорок и один очень элегантно одетый мужчина. Все они носили значки с изображением рогатого серпа Луны, перечеркнутого зигзагами молний. Что-то мне это напоминало, но я так и не вспомнил, что.
— Мы представляем общество «Лунная жизнь», — сказал мужчина, одаривая меня визитной карточкой. — Нам стало известно, что у вас содержится один из членов нашего общества, Август Троммель.
Мне пришлось признать этот факт.
— Однако его психическое здоровье еще не вполне восстановилось, — заметил я.
— Из чего вы делаете такой вывод? Вероятно, он рассказал вам нечто, что противоречит данным официальной науки, закосневшей в предрассудках? А во всем остальном он вполне здоров, не так ли? В таком случае вы не имеете права держать его здесь против его воли, воли его семьи и близких. Не забывайте: мы можем обратиться в суд и потребовать независимой экспертизы!
И я малодушно уступил, подумав: одним психом больше, одним меньше в нашем безумном мире… всех не перелечишь.
4. Джеймс Херриш
Троммель прочно обосновался у меня в кабинете и, видимо, не собирался уходить до тех пор, пока не выскажется полностью или не вылакает весь глинтвейн, заботливо приготовленный моей секретаршей Лаурой (для меня, между прочим!). Каждый раз, когда он ставил стакан на стол, я думал, что повествование вновь продолжится, и мне станет наконец ясна цель его визита. Но вытерев роскошные рыжие усы тыльной стороной ладони, Август снова брал в руки стакан и делал новый глоток. В итоге я не выдержал и, достав сигару из стоящего на столе ящичка в виде пирамиды, блаженно затянулся. Едва табачный дым проник в мои легкие, как Троммель осушил стакан и неосторожным движением поставив его на поднос, смахнул со стола китайского болванчика. Я вздрогнул и поперхнулся.
— Прошу прощения, — пробормотал он, неловко съезжая на край кресла и пытаясь собрать остатки статуэтки.