Нутхес надеялся, что на рассвете его разбудит солнце. Но, увы, смертным не дано знать своей судьбы. Когда жрец уснул, а из сумерек соткалась ночь, кто-то неслышно выскользнул из-за стволов и изо всех сил ударил его узловатой дубинкой чуть выше уха.
— Как все же странно порой оборачивается жизнь. Судьба преподносит нам подарки, которых мы не ждем, и потом не знаем, благодарить ее или проклинать, — промолвила Иссария после затянувшегося молчания.
— О чем ты? — удивился Кулл.
Они стояли на корме «Великого Хотата». Кулл, опираясь руками о резной борт, смотрел на Таис. Корабль разрезал зеленую речную гладь, словно нож — ткань.
— Мне вдруг вспомнился день, когда мы впервые встретились с тобой, — пояснила Иссария. — Я очень изменилась за это время и не знаю, хорошо это или плохо.
Кулл взглянул на женщину, что стояла бок о бок с ним, и невольно залюбовался ею: белоснежное платье оттеняло загорелую кожу, синие глаза сияли, подобно драгоценным сапфирам.
— Ты все так же прекрасна, — улыбнулся он. — И ничуть не изменилась. Что тревожит тебя?
Иссария покачала головой:
— Ты меня не понял. Раньше я была другой. Свободной. Я не боялась ни людей, ни богов
— А сейчас?
— Пожалуйста, дай мне договорить. Просто молча послушай.
— Повинуюсь, моя госпожа.
— Не называй меня так! Я была госпожой в былые дни, госпожой самой себе. Но ты сделал меня рабыней.
Кулл был изумлен и рассержен.
— О чем ты, женщина?! Смилуйся Валка над тобой, ты гневишь небеса своими речами! — Иссария часто действовала на него именно так. Дразнила, приводила в замешательство и даже в ярость. Иногда ему казалось, он готов убить ее. Ни одна женщина никогда не вызвала в нем подобных чувств. И одновременно он не мог прожить без нее и дня, начинал скучать, если не видел ее прелестного лица, не слышал звонкого, точно колокольчик, голоса.
Долгое время Куллу не удавалось разобраться в собственных эмоциях. И лишь в последнее время он начал подозревать, что, возможно, это просто любовь. Та самая, которую он ждал и страшился всю свою жизнь. Она все же настигла его.
Тем временем Иссария, заметив, что слова ее разгневали короля, успокаивающим жестом опустила ему на запястье свою тонкую руку без единого украшения.
— Не сердись, ты не понял меня. Я лишь хотела сказать, что в прежние дни была свободна от всего на свете. У меня не было ни привязанностей, ни обязательств. Но теперь, встретив тебя, я изменилась. Теперь я боюсь за тебя. Не проходит дня, чтобы я не тревожилась о твоей судьбе, не боялась тебя потерять. Моя любовь делает меня рабыней!
Впервые за эти полтора года, что они провели вместе, Иссария заговорила с ним о своей любви. Кулл был поражен. И надо же чтобы это случилось именно в тот миг, когда и он сам осознал свои чувства к этой женщине!
Однако непривычное смущение сковало уста атланта. Он хотел и не мог раскрыть женщине свое сердце. Вместо этого, чтобы скрыть неловкость, Кулл засмеялся:
— Вот это да! Никогда не думал, что услышу такие речи от тебя! Помнится, в тот первый день ты была далеко не так любезна.
О, да! Иссария тоже рассмеялась, видно, вспомнив, как осыпала отборнейшими проклятиями Брула Копьебоя и Ка-Ну, втащивших ее — дерзкую воровку, пойманную ими во дворцовой сокровищнице, — в тронный зал, на суд короля.
Воровка была очень ловкой, пиктам помогла обнаружить ее лишь врожденная подозрительность, да приобретенная в диких лесах привычка подмечать любые мелочи.
Удержать дерзкую грабительницу было еще тяжелее: она царапалась, кусалась и наносила обоим мужчинам совсем не женские, весьма чувствительные удары.
Приведенная под очи короля, она еще какое-то время продолжала отчаянно сопротивляться, но затем вдруг, взглянув на нахмурившегося правителя, гордо выпрямилась, сверкнув синими, как небо, глазами. Такого же цвета было небо над Атлантидой.
И, встретившись с ней взглядом, Кулл понял, что погиб.
Он приказал освободить пленницу, пригласил ее стать гостьей в его дворце. Она, нимало не смягченная неожиданной милостью, дерзко ответствовала, что удержать ее здесь — это все равно что пытаться поймать ветер И осталась во дворце на долгих полтора года.
— И все же, — заметил Кулл, посерьезнев, — мне горько думать, что ты можешь быть несчастлива со мной. Если вольные просторы манят тебя. Мне будет тяжело с тобой расстаться, но ради твоего счастья, Иссария»,,
Женщина покачала головой.
— Нет, мой король, я стала твоей пленницей добровольно и ныне не желаю для себя иной доли. Тем более, что — синие глаза сверкнули лукавством, — я еще не сдалась на милость победителя. Что бы ты ни говорил, а верхом я скачу не хуже тебя. А из арбалета стреляю лучше!
Кулл ничего не ответил, только едва заметно усмехнулся и снова отвернулся к реке.
Иссария закусила тубу и посмотрела по сторонам.
— Эй, Манорг! — крикнула она слуге с белыми, точно снег, волосами. — Спустись в каюту и принеси мой арбалет и стрелы.
— Слушаюсь, моя госпожа.
Отцы города пожаловали в цитадель на рассвете. Кулл еще досматривал пьяные сны, и седобородые кхешийцы смиренно дожидались его пробуждения.
С трудом превозмогая головную боль, Кулл вошел в зал и очень удивился, когда стоявшие перед ним старцы пали ниц. Король взял у слуги кубок с питьем, которое приготовил Рамдан, и сделал большой глоток. Голова не прояснилась, но звон в ушах пропал. Атлант заметно повеселел:
— Кто такие?
— Мы городские старшины Тшепи.
— Зачем пожаловали? — грозно нахмурился король.
Кхешийцы переглянулись и вытолкнули вперед тучного благообразного старца.
— Мы смиренно молим тебя о милости — увести армию из Тшепи и не грабить наш город, — начал он.
— Кто-то грабит ваш город? — Кулл сдвинул брови. — Назови виноватых, и их повесят. Надеюсь, это не мои воины.
— Нет, господин, — сразу нашелся старик. — Но по улицам разбежалось много рабов, которые и творят безобразия. Мы принесли с собой скромный дар. И молим тебя о защите от распоясавшихся сол… Извини, рабов.
Отцы Тшепи принесли четыре ларя, полные золотых кхешийских монет. Кулл поломался немного, только для приличия, и выторговал еще ларь серебра.
Затем валузийский владыка торжественно представил просителям нового наместника, с которым он оставлял три тысячи таваронской пехоты, призванной защищать жителей Тшепи от всяческих напастей.
Между тем погрузка на корабли затянулась. Воины, утомленные бурной ночью и дармовым вином, ползали по раскаленному пирсу, словно мухи по патоке.
Армия Кулла понесла ощутимые потери: на пристань не явились две тысячи человек. Из них большинство было ранено, убитых и дезертиров числилось не больше пятисот.
Куллу ничего не оставалось, как восполнить потери таваронцами. Теперь с Затулом отплывали всего пять тысяч человек, но он против этого особенно и не возражал, считая, что тылы должны охранять лучшие.
Однако в душе командир таваронской пехоты все же недоумевал, почему именно его сотни поредели больше всех, ведь и валузийские, и шемит-ские воины были ничуть не хуже. Правда, по этому поводу он не сказал ничего, ибо прекрасно знал: с Куллом спорить бесполезно.
Только в полдень флот, насчитывавший около трехсот судов, покинул Тшепи. Большую часть его составляли речные галеры, отнятые у противника.
Валузийская конница под командованием Кан-дия и конный отряд шемитов Энкеши сопровождали флот по берегу Таиса.
«Великий Хотат» на сей раз уступил место флагмана другому кораблю. В трюме галеры лежали драгоценности из храмовой сокровищницы и лари с выкупом за Тшепи. Кроме корабельной команды на борту «Хотата» разместились отряд Алых Стражей и два десятка грондарских лучников. Рамдан, валузийские маги и Усирзес тоже были здесь.
Усирзес с самого отплытия сидел на палубе, держа на коленях истлевший папирус и пытаясь прочесть древний текст. Рамдан же, напротив, ни разу не поднялся наверх. Он не выходил из каюты и просил без особой нужды его не беспокоить.
Одноглазый Мун быстро нашел, чем занять лучников: он поручил им наловить рыбы. Один Валка знает, откуда он раздобыл длинные удилища с тонкой бечевкой и железными крючками, но вскоре грондарцы так увлеклись, что стоявшие вдоль бортов садки начали быстро наполняться добычей.