Отвечая на какой-то совершенно нелепый вопрос, Нутхес неожиданно заметил, что мысли его путаются.
Он почувствовал что-то вроде сквозняка, как будто в его голове образовалась дырка. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он провел ладонью по затылку и тут же услышал приглушенный смех за спиной.
Чья-то невидимая рука перебирала его мысли, точно жемчужины ожерелья.
Он запнулся на полуслове, замолчал и закрыл глаза. Теперь у него не было ни тайн, ни сокровенных мыслей. Чьи-то ловкие пальцы развернули его память, как свиток папируса…
Выйдя из овального зала в коридор, Нутхес почувствовал, что у него кружится голова, и прислонился к стене.
Дурнота никак не проходила. Он решил, что ему станет лучше на свежем воздухе, и, опираясь рукой о стену, направился к выходу из дворца. Только сейчас он понял, как невероятно устал.
На площадке перед дверью в сад он посторонился, пропуская сутулого человека в жреческом плаще.
На лицо жреца падала густая тень от капюшона, но на какое-то короткое мгновение свет факела, освещавшего площадку, разорвал тень и отразился в его глазах.
Нутхес увидел худое лицо кхешийца и сквозь накатившуюся волну дурноты отметил, что лицо это ему знакомо.
На ватных ногах он сошел по ступеням в сад.
Там ему и правда стало легче. Умывшись холодной водой из фонтана, Нутхес сел на бортик каменной чаши. Небо над Туитом освещала кровавая луна.
«Немедленно иди спать, — сказал себе жрец, — а то так и заснешь здесь…»
Он зевнул, глаза сами собой закрылись, и вдруг перед его мысленным взором проступило лицо человека, с которым он столкнулся там, возле лестницы.
Нутхес не мог вспомнить, кто он, но отчего-то ему казалось, что вспомнить это крайне важно.
С небосклона сорвалась звезда, словно зловещая луна уронила тяжелую слезу.
Нутхес поднялся, прошел по садовой дорожке назад, к двери. И тут его словно поразила молния: он вспомнил все.
Глава семнадцатая
Ночь пришла в Туит, третья с тех пор, как луна налилась кровавым светом. Воины валузийской и кхешийской армий, разделенные полем, говорившие на дюжине языков, успели пообвыкнуть и перестали таращиться на небо. Если все же кто-то из воинов, забывшись, задирал голову, то тут же, словно хлебнув уксуса, кривился, опускал глаза и поминал какого-нибудь своего бога.
Но в эту ночь луна казалась особенно тяжелой и тусклой, темные пятна покрывали ее, будто непогребенное тело мертвеца…
Заведя руки за спину, Халег стоял у бойницы на верхней площадке башни и смотрел на раскинувшийся вдалеке вражеский лагерь, обдумывая предстоящее сражение.
Кроме Халега здесь находились еще трое.
Тха-Таураг, прикрыв глаза, полулежал в рассохшемся кресле, и было не понятно, дремлет маг или внимательно слушает.
Измал, тысячник армии Халега, сидел на табурете и, глядя прямо перед собой, плевал сквозь зубы на пол. Лицо ветерана было ужасно изувечено: нос сломан и сплющен ударом железной рукавицы, а левую щеку пересекали два длинных шрама, заканчивавшихся в уголке рта, из-за чего казалось, что он все время злобно усмехается.
Третьим был молодой невысокий мужчина. Его длинные черные волосы были сплетены в две тугие косы, одежду покрывал толстый слоем грязи. Он, переминаясь с ноги на ногу, рассказывал:
— Вокруг лагеря лиги за две крутятся конные дозоры. Ближе — секреты пехотинцев. Густо сидят, костров не жгут. Меня не заметили, но я был один.
— А на болотах? — спросил Халег, не оборачиваясь.
— Тоже караулы… Там даже хуже. Если по воде идти — услышат.
— А что в лагере?
Лазутчик пожал плечами:
— Тихо. Воины спят. Караульные между шатрами ходят…
— Ты видел корабли?
— Да. — Вспоминая, он прикрыл глаза. — На кораблях обычная вахта. Охраняются только большие галеры, маленькие, похоже, — нет. Помню, в каюте большого судна светилось окно. На остальных кораблях темно…
— Ты хороший лазутчик, Робер, — похвалил его Халег. — Думаю, лучший в армии. Ты умен и осторожен и поэтому еще жив.
Резко отвернувшись от бойницы, тулиец подошел к столику и плеснул в чашу вина из кувшина.
— Пей, Робер, — сказал он лазутчику. — Спасибо за службу.
Робер поклонился и принял из руки Халега чашу. Послышались глухие торопливые глотки, по грязной шее заходил туда-сюда острый кадык. Халег, глядя на Робера, улыбался. Так добрый хозяин улыбается любимому охотничьему псу.
Наконец чаша опустела. Робер вытер губы ладонью и рыгнул. В глазах его появился беспокойный веселый блеск.
— Можешь идти, воин, — бросил Халег.
Робер снова поклонился и вышел.
— У Кулла, как и у всех, есть уязвимое место, — уверенно сказал тулиец.
Он снова подошел к бойнице и смотрел теперь на сотни костров, горевших под крепостной стеной. И на другие костры, те, что едва светились там, на той стороне…
— Я возьму шесть судов из тех, которыми перекрыл реку за городом. Спущусь вниз по Таису и сожгу три, а то и четыре десятка его кораблей. Если, конечно, боги этой ночью на моей стороне… — Халег помолчал, обдумывая что-то, и заговорил снова. — Теперь ты, Измал. Выступаешь немедля. С двумя сотнями конников. Зайдешь с тыла, со стороны пустыни. Я уверен, что Кулл будет ждать тебя. У них хорошие лазутчики. Постарайся наделать в валузийском лагере побольше шума. Ты знаешь, что делать. Можешь ввязаться в драку, но помни: главное — создать у противника впечатление, что твоя атака — основной удар. Начнешь, когда запылают корабли. Если ударишь раньше, валузийский король сразу поймет, что к чему, и усилит охрану судов. Ну, действуй и, пожалуйста, будь осторожен.
Тысячник ушел.
— Ты сам пойдешь на корабле? — поинтересовался Тха-Таураг.
— Не беспокойся за меня, — заверил его Халег. — Армия не останется без командующего. Просто уж очень хочется сделать это своими руками… — Он щелкнул пальцами и оскалился. — Там будет весело. Только вот эта проклятая луна… Здоровая, точно блюдо. Вся река горит. Нас разве что слепой не заметит… Словом, мне нужна твоя помощь.
— Какая? — спросил Тха-Таураг.
— Шесть кораблей-призраков.
Кулл очнулся от забытья, в котором не было снов. Кто-то тряс его за плечо.
— Мой король, мой король, проснись, — услышал он громкий свистящий шепот у своего уха.
Атлант открыл глаза. Полог шатра был откинут, снаружи горел костер, и его дымный красноватый свет освещал склонившегося над ложем телохранителя в алом плаще.
— Какого демона…
Он намеревался уже устроить воину хорошую трепку, когда вспомнил, что сам отдал приказ непременно разбудить его, если кхешийцы дадут о себе знать.
Иссария беспокойно заворочалась, но не проснулась.
— Мой король… — начал было телохранитель.
Кулл прижал палец к губам.
— Тихо, — велел он и толкнул воина к выходу из шатра.
Подойдя к костру и сощурив глаза от его дыма, он обернулся к телохранителю:
— Теперь говори.
— Лазутчики видели две или три сотни кхе-шийских конников. Идут к нам со стороны пустыни…
— Ну что ж, кажется, началось. Коня мне. Быстро! — распорядился Кулл.
Он перепоясался мечом, поднял голову, прислушиваясь, и в недоумении огляделся по сторонам: лагерь спал.
— Почему я не вижу никаких приготовлений?
Телохранитель протянул королю шлем:
— Кандий просил передать: он выставил заслон. Из леса кхешийцы еще не вышли. Он встретит их на подступах.
Куллу подвели коня, и он ловко прыгнул в седло…
Лагерь валузийской армии растянулся вдоль берега на пару сотен локтей. В полутьме среди деревьев мелькали бесчисленные шатры и огоньки костров между ними. Кулл, сопровождаемый десятком Алых Стражей, быстро проскакал в другой конец лагеря. Здесь не спали. Едва ли не вся конница поднялась по тревоге. У шатров толпились молчаливые грондарские лучники.
Заметив Кулла, от костра, вокруг которого собрались почти все военачальники, поднялся Брул:
— Мой король…
— Похоже, я зря торопился, — проворчал Кулл, останавливая коня.
И тут со стороны реки раздались громкие крики, вспыхнуло пламя. Лагерь мгновенно ожил. Кулл повернул коня, готовый скакать на берег, но со стороны пустыни послышался топот сотен лошадей и донесся многоголосый клич: «Сатх! Сатх!».