— Я тоже так думаю. Что будем делать?
— Тебе лучше остаться здесь, Амензес. Постарайся узнать что-нибудь еще. А я пойду предупредить Логово.
— Да пребудет с тобой Великий Змей.
Маг направился в потайную комнату. У самого выхода спутник вдруг окликнул его:
— Да, кстати… Я хотел принести твои извинения, за то что пытался подчинить твой разум.
Амензес коротко кивнул.
— Не будем об этом.
Глава одиннадцатая
На пристани Ханнура сегодня собрался весь город. Зеваки запрудили рыночную площадь и портовые улочки, дабы поглазеть на отплытие жрецов и правителя Кхешии, которое было назначено на полдень. Солнце почти уже достигло зенита, когда со стороны храма Сатха раздался приветственный гул, предвещавший начало шествия. Толпа оживилась.
По главной улице потянулись инкрустированные золотом паланкины жрецов, отплывающих с армией. Во главе процессии в окружении телохранителей ехал владыка Сенахт. Он отказался от носилок и сейчас лишний раз убедился, что был прав. Ему было приятно смотреть на восторженные лица, слышать радостные вопли подданных и думать о том, что его Кхешия, богатая и сильная страна, одолеет любого врага.
В это время в потайной комнате храма Сатха на циновке, скрестив ноги и привалившись спиной к стене, сидел Амензес и мелкими глотками пил горячий отвар со жгучими и ароматическими приправами.
То и дело юноша бросал хмурый взгляд поверх чаши на магический кристалл, лежавший на подставке из сандалового дерева, на маленький алтарь перед ним, забрызганный кровью двух куриц, принесенных в жертву всевидящей Нут и справедливому Инпу.
Несколько долгих дней и бессонных ночей провел молодой маг, пытаясь связаться с храмом Сатха в Тшепи, но все оказалось напрасно, и сейчас он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Голова тупо болела и кружилась, ноги, казалось, онемели, руки заметно дрожали.
Допив отвар, Амензес поставил чашу на пол, выпрямился и, положив разведенные руки на колени, принял позу, в которой ему всегда было проще всего сосредоточиться.
Вскоре его дыхание замедлилось, а потом и вовсе остановилось, лицо застыло, став похожим на восковую маску, опущенные веки оставались неподвижными — сейчас маг менее всего напоминал живого человека, сторонний наблюдатель принял бы его за статую.
Амензес же видел себя сидящим на высоком холме. Порывистый ветер то налетал со спины, то бил в лицо, то толкал в бок. В воздухе кружились сверкающие искорки, вспыхивая, как мелкая рыбья чешуя в лучах солнца. С вершины холма открывалась бесконечная даль, а с неба текло ровное и густое, точно мед, сияние. Время здесь, казалось, вовсе остановило свой бег.
Между тем в потайной комнате прошло не больше тысячи ударов сердца, когда веки жреца дрогнули и открылись. Лихорадочный блеск в глазах пропал, головная боль исчезла, вязкий туман, мешавший сосредоточиться, рассеялся. Мысли стали ясными и простыми, будто палочки для счета.
Маг легко поднялся на ноги и выглянул в окно.
Солнце стояло в зените.
В жарком воздухе над главной улицей висела пыль, поднятая сотнями ног и копыт. Под восторженные крики, лязг доспехов, скрип повозок процессия, точно огромный змей с золотой чешуей, ползла к порту.
Далеко впереди, за колонной чернокожих наемников, Амензес увидел большую повозку, над которой развевалось храмовое полотнище, черное, с изображением великого Сатха, вышитым тонкими серебряными нитями.
Жрецы Черного Логова, Сатхамус и сам Тха-Таураг отправлялись вместе со кхешийским войском вниз по реке. Амензес нагонит их после. Битва, которая, как предсказала всевидящая Нут, произойдет через пять дней, будет решающей. И без магии, в которой Черное Логово особенно преуспело, защитникам Кхешии не обойтись.
Маг оторвал взгляд от процессии. Таиса из окон храма видно не было. На крепостной стене, окружавшей столицу, застыли крошечные фигурки воинов с копьями в руках. Амензес смотрел против солнца, а потому и воины, и каменные зубья стены казались ему совсем черными. Он отвернулся от окна и, подойдя к резной подставке из сандалового дерева, опустился на циновку перед магическим кристаллом.
Маг знал: если в этот раз там, за много лиг в храме Сатха, он не сможет найти нужного человека и подчинить себе чужое тело, то еще на одну попытку сил у него уже не хватит. Отправляясь в поход, Сатхамус и Логово хотели знать наверняка, пал Тшепи или нет.
Амензес выровнял дыхание, направил на кристалл пристальный взгляд. Примерно через двадцать ударов сердца глаза его затуманились и вдруг стали неживыми, точно сделанные из стеклянных шариков глаза куклы. Кристалл же, наоборот, ожил и из мертвого, светящегося голубоватым светом камня превратился в огромный живой глаз.
Амензес мысленно открыл веки и тут же увидел рассеянный свет, комнату и человека в одежде жреца, накинутой поверх доспехов, который сидел на циновке спиной к кристаллу…
Его звали Чинор.
Он был десятником валузийской пехоты и уже шестой раз воевал под знаменами Кулла.
Сейчас Чинора все раздражало: одиночество и безделье томили его и, чтобы хоть чем-то занять себя, он встал и принялся расхаживать по маленькой комнатке из угла в угол, стараясь не мелькать у окна.
На полу лежали циновки. Стены комнатки покрывали темные письмена, знаки которых были незнакомы Чинору и походили на сцепившихся друг с другом многоножек и каракатиц. А на резной подставке из сандалового дерева лежал крупный, размером с кулак взрослого мужчины, кристалл. Из-за этого кристалла Чинор и торчал тут.
Утром Кулл сказал ему:
— Слушай меня внимательно, парень. Видишь этот камень? Он очень дорогой, и в нем заключена сильная магия. Ты будешь охранять его.
Усирзес, уходя, наказал никого не пускать в комнату и, главное, не смотреть на камень:
— Это опасно. Тебя сменят, когда мы возьмем цитадель, я сам или Рамдан. Словом, кто-то из нас двоих придет сюда. Ты узнаешь нас по голосу?
— Да, господин, я тебя понял, — ответил тогда Чинор.
— Запомни, десятник, ты отопрешь дверь, только если узнаешь наши голоса, — повторил жрец, — Это приказ короля.
Чинор кивнул и покосился на кристалл:
— Можно спросить?
— Спрашивай.
— Я вот что подумал, — сбиваясь, заговорил Чинор. — Эта штука магическая, она может вселяться в другие тела, но она не может превратится в паука или в птицу, а тем более превратить в них меня. Чего мне бояться? А если может, что я с ней буду делать? Я ведь ничего такого не умею…
— Если ты не будешь смотреть на него, — пообещал Усирзес, — ничего дурного не случится. И дверь никому не открывай.
— Хорошо, не беспокойся, — ответил десятник.
— Эта вещь может такое сделать с тобой… — продолжил жрец. — Даже на миг на ней не задерживай взгляд. И вот еще что. Будь осторожен и не подходи к окнам, не высовывайся — воины из цитадели увидеть могут.
— Понял. К окну не подходить и не высовываться, — кивнул Чинор и снисходительно улыбнулся: он прошел не одну войну, и его ни к чему было учить осторожности.
Усирзес ушел. Чинор запер за ними дверь и остался один на один с кристаллом.
Он неподвижно сидел у двери спиной к камню, пока в комнату не начали долетать звуки надвигавшейся битвы. Ему, опытному вояке, больше всего на свете сейчас хотелось бы оказаться в гуще боя, встать плечом к плечу с друзьями и бить врага. А он вынужден охранять эту безделицу, когда там, за толстыми каменными стенами, льется кровь!
С досады Чинор плюнул и начал ходить по комнате из угла в угол, поневоле бросая на камень осторожные взгляды. Время шло, но ничего не происходило, и десятник невольно подумал о том, что, может быть, Усирзес ошибся и камень, из-за которого он здесь торчит, — это просто стекляшка и никакой магии в нем нет.
Конечно, для магов он, может быть, и опасен. А у него, простого воина, никакой особой силы нет, и эта вещица для него — какой-то пустяк. Тогда что он вообще тут делает?
Чинор разозлился и, повернувшись к камню лицом, уставился на него так пристально, что на глазах выступили слезы.