Да и можно ли в чужой среде долго скрывать свое происхождение, особость реакций и переживаний; как не выдать себя отсутствием интереса к непривычным для окружения вещам или, что еще хуже, чересчур эмоциональным откликом на банальное событие? (Помню наши с ней, смахивающие на семинар по характерологии, беседы, когда детально изучались «арийские» рефлексы и жесты; сейчас я не могу думать об этом без стыда.)
Она приехала сюда, на запад, в большой город, убегая от враждебности и равнодушия, ища друзей — и нашла их. Но также столкнулась с тем, что здесь кое-что оказалось еще хуже.
В ее старомодной черной кожаной сумке был молитвенник, однако отсутствовало нечто гораздо более важное — надежное удостоверение личности. Много ли толку от старого членского билета Общества народных училищ и уж тем паче от метрики, маленького листочка, аккуратно сложенного, но с небрежно исправленной датой? Да и зачем носить при себе метрику, так называемый основной документ, — не для того же, чтобы потерять или позволить у себя украсть? Сказав об этом, я заронил ей в душу первые ростки сомнений. Она вынуждена была согласиться, что в случае проверки документов (у нас это происходило сплошь и рядом) лучше не вызывать подозрений, нежели пытаться что-то доказать. И мы стали думать, как раздобыть бумаги, которые обеспечили бы ей легальное положение. Шансы казались неплохими: она была на свободе, среди нас, и речь шла не о спасении жизни, а просто о большей безопасности.
Я не представлял себе, что эта, казалось бы, несложная, довольно легко выполнимая задача окажется неосуществимой. (Между тем ее жизнь не менялась к лучшему, а, напротив, помалу уподоблялась существованию людей, не имеющих никаких прав, или затравленных, отовсюду гонимых зверей, которым даже ночь не приносит отдыха и покоя.) С главным — жильем — с самого начала не заладилось. Одна квартира находилась в районе, куда недавно нагрянули каратели и жители боялись собственной тени; где-то по всему дому только что прошли обыски и аресты; еще где-то со дня на день ждали налета гестапо, а куда-то захаживали личности, не заслуживающие доверия. Так что она обречена была кочевать с места на место, ночью вскакивать по тревоге, вылезать через балконы, убегать огородами, с бьющимся сердцем часами простаивать в каком-нибудь изломе стены, попадать в глупейшие, престранные ситуации, которые могли бы показаться комическими, если бы не угрожали жизни.
И с бумагами тоже возникли сложности. Подпольная техническая служба, превосходно изготовлявшая документы, располагавшая подлинными бланками, после недавних арестов просто перестала существовать. Те, кто уцелел, рассеялись по провинции; для восстановления системы требовались месяцы. Другие организации, куда мы пробовали обращаться, более-менее официально соблюдали numerus clausus[3]. Частные производители документов — худшая категория лжепатриотов, столь же надежных в смысле сохранения тайны, сколь и несговорчивых в вопросах оплаты товара, — пользуясь конъюнктурой, заламывали несусветные цены, по их словам «соответствующие риску». Наконец один из таких частных предпринимателей пообещал изготовить кенкарту[4] на льготных условиях: половину платим при получении документа, остальное — в рассрочку.
Для нее наступил долгий период тревожного ожидания, а для нас — разочарования, стыда и бессильной злобы. Только такие чувства возникали после нудных, раздражающе бессмысленных визитов к типу, выдававшему себя за заезжего профессора черной магии и попутно приторговывавшему коврами и золотом. Сколько раз приходилось часами дожидаться его в квартире, где он снимал угол, чтобы узнать, что документ был бы готов послезавтра, если б не отсутствие бланков, до сих пор не пришедших из Варшавы, или если бы не то, что, на нашу беду, печать находится в квартире, за которой уже несколько дней следит гестапо.
Потом, где-нибудь на обшарпанной площадке между этажами, в чужом подъезде, в притворе костела, нужно было, подавляя ощущение беспомощности, сообщать об очередной неудаче, выдерживая душераздирающий взгляд беззащитного человека. Трудные были минуты для того, кто в этот день с ней встречался. Но мы-то затем возвращались в свою, пускай неполноценную, жизнь, между тем как она… Нас тогда не особо интересовало, что делает она, пока нам судьбой дозволено жить хоть и исковерканной, но все же собственной жизнью: мы ведь почти без опаски ходили по улицам, переезжали с места на место в трамваях и поездах, а также имели шансы продать свою смерть за достойную человека цену.
4
Удостоверение личности, в Генерал-губернаторстве (часть оккупированной Польши, не включенная в рейх) выдававшееся всем достигшим 15 лет гражданам, не являющимся немцами.