Грегори Киз
«Тени Бога»
ПРОЛОГ
Дмитрий Голицын наблюдал, как медленно закрывался адский глаз.
— Зачем? Зачем отправлять его назад?! — недовольно воскликнул он, хотя вид чудовища, даже находившегося на расстоянии, заставлял содрогаться. Сейчас оно было видно лишь наполовину — огромная черная туча с потрескивавшим в центре белым пламенем. «Элиша», воздушный корабль князя, висел в воздухе над ужасающим глазом. А вокруг, насколько хватало взора, простиралась Америка: голые холмистые просторы, похожие на степи его родины — России.
— Время не пришло, — долетел до него беспристрастный голос Сведенборга.
— Ерунда, — резко бросил Голицын. Он нервно теребил усы и не отводил глаз от сжимавшейся грозовой черноты. — Машины тьмы работают. Ты доказал это. Они должны двигаться в авангарде и стирать врагов с лица земли задолго до нашего приближения.
— Время не пришло, — повторил Сведенборг, обернувшись к Голицыну, и князь вновь содрогнулся.
Очки и растрепанные волосы делали ученого похожим на насекомое, слепое и таинственное.
— Профессор Сведенборг, при всем к вам уважении, хочу заметить: этой военной экспедицией руковожу я, и мне нужны более конкретные объяснения. Почему я должен терять русских солдат или доверяться неизвестно насколько преданным нам индейцам и монголам, когда у нас есть это?
Огромный черный глаз почти полностью закрылся. Там, где прошла машина тьмы, не осталось ничего, кроме белого пепла. Десятки миль пепла. Ни единого деревца, ни единого живого существа, даже костей не осталось как свидетельства жизни, некогда бывшей на том месте, где развернуло свою мощь чудовище Сведенборга.
Но ученый, вместо того чтобы ответить, отвернулся, и его глаза за толстыми стеклами очков уставились куда-то в даль.
Разочарованный Голицын перевел взгляд на третьего человека, стоявшего, крепко вцепившись руками в борт корабля, — митрополита Санкт-Петербургского.
— Ваше преосвященство, поговорите с ним. Попробуйте добиться от него вразумительного ответа.
Митрополит поджал губы и погладил длинную седую бороду:
— О, тут я бессилен. Сведенборг беседует с ангелами. Это они к нему сонмом слетелись, не ко мне. Похоже, на то воля Господа. Мне же он показал лишь краешек… — Митрополит покачал головой. — Мудрено это для разума смертного человека, даже мне, при моем духовном сане, понять это не под силу. Вот потому-то Сведенборг и впал в безумие. Но это священное безумие.
— Мы все безумны! — воскликнул Голицын. — И я не исключение. Я предал царя и повел армию вглубь Америки, где не ступала нога человека. И ради чего? Это — умопомешательство.
Митрополит вздернул бровь:
— Ни я, ни Сведенборг не имеем к этому никакого отношения. Вас ведет жажда власти, меня — желание служить Богу. Мои устремления чисты. Чисты они и у Сведенборга. Ваши — нет, потому-то вы не вправе задавать нам вопросы.
— Откуда такая уверенность? Откуда вы знаете, что… что этот мальчик, перед которым мы склонили голову, дитя Бога, а не дьявола? И какова наша миссия в этой бескрайней пустыне? Какое нам дело до Американских колоний, когда Османская империя могла бы пасть к нашим ногам, равно как и славящийся несметными богатствами Китай? Откуда… — Он осекся, потому что профессор Сведенборг вновь повернул к нему лицо.
Профессор был человеком мягким, вежливым и голос имел тихий, но сейчас он заговорил отрывисто и зловеще, словно это был и не он вовсе, а кто-то иной, в нем обитавший:
— Князь Голицын, вы не понимаете. Вы не можете понять землю, простирающуюся перед вами. Американские колонии — последнее прибежище безбожной науки. Здесь дьявол вырыл себе нору и воздвиг сторожевую башню. Здесь он превращает свою мерзкую силу в клинки и ружья. Мы избраны, мы — слуги пророка, поборники божественной науки. Что еще вы желаете знать?
— Но при этом мы сообщаемся с неверующими, — возразил Голицын. — Что праведного в бестолковом поклонении идолам монголов или в языческих суевериях индейцев? — Он повернулся к митрополиту, ища у него поддержки. — Ваше преосвященство…
— На все воля Божья, — ответил митрополит. — Хоть они и язычники, у них есть глаза, чтобы видеть. Они способны были узреть пророка. Право же, похоже, что все, кроме вас, видят истину.
— Я… — Во рту у Голицына пересохло.
За спиной Сведенборга появилось нечто — полупрозрачное серебристое облако, силуэтом напоминающее обнаженного мужчину. Лица как такового у него не было, но зато повсюду были глаза. Они мерцали и моргали на ладонях, плечах, животе, бедрах. Светло-голубые, зеленые. Они смотрели на Голицына и видели все потаенные, темные глубины его души.
Нечто укоризненно подняло палец, но вместо него заговорил Сведенборг:
— Иди избранным путем, князь Голицын. Апокалипсис свершился, и мир прекратил свое существование. Сейчас идет сортировка. Те души, что не следуют за мной, прокляты. Пророк — мой слуга. Сведенборг — мои уста. Митрополит — мои слова. Я считал тебя своим мечом. Но, если тебе не нравится эта роль, я выкую себе новый меч.
Голицын упал на колени:
— Нет! Нет, я твой меч. Я только не в силах понять, почему мы не можем использовать наше лучшее оружие, почему мы должны держать его в резерве?
— Потому что кое-что осталось, — сипло ответил Сведенборг. — Кое-что нужно найти. И как только мы это найдем, надобность в машинах вовсе отпадет.
— Тогда почему… почему…
— Вы — меч, князь Голицын. Довольствуйтесь этим. Это было не предложение, это был приказ.
— Слушаюсь, мой господин, — произнес Голицын и склонил голову.
Царь Петр опустил весло в воду и, когда каноэ рванулось и отдалось на волю речного потока, радостно гикнул.
— Люблю я воду, — воскликнул он, — и корабли, большие и маленькие!
За его спиной Таг, гигант с перебитым носом, что-то недовольно пробормотал.
— О, вы не разделяете моих пристрастий, сэр?! — воскликнул Петр. — А я думал, вы были когда-то моряком.
— Черт побери, Петр, именно моряком я и был, — пробурчал Таг. — Это хорошо, когда ты хозяин своего корабля, а когда ты простой матрос, то жизнь совсем не завидная, а даже напротив. И рахит мучит, и цинга, и животом маешься. А когда ты, наконец, сходишь на берег, то тебе продают разбавленный водой ром и сифилитичных шлюх. Нет, царь, жизнь у моряка никудышная.
— Каждому свое. А я люблю запах моря, люблю чувствовать, как лодка качается на волнах. Корабельному делу я учился в Голландии, тайно отправился туда на судоверфи и работал простым плотником.
— Ну, когда мы захватывали какую-нибудь посудину, начисто забывали имя, данное ей при крещении. А ты помнишь имя своей красотки?
Петр на мгновение задумался.
— «Катерина», — тихо сказал он, — в честь моей второй жены.
Третий, индеец по имени Кричащий Камень, до этого молча сидевший в каноэ, вдруг опустил весло в воду и сделал сильный гребок.
В этот вечер они остановились на ночевку на песчаной полоске берега. Пока Петр с Кричащим Камнем разводили костер из собранного наскоро сушняка, Таг отправился в лес нарубить дров. Индеец делал свое дело спокойно и добросовестно. Он изменился за последнее время. Когда Петр впервые его встретил, индеец был шумным, болтливым малым, все шутил и смеялся. А сейчас он мог за несколько дней не проронить ни слова.
— Почему ты остался с нами? — спросил его Петр, мешая угли в костре. — Я знаю, наше дело тебя мало интересует.
Кричащий Камень молчал, и Петр потерял надежду получить от него ответ.
— Люди в моей деревне не всегда и не все мне нравились, — наконец заговорил индеец на удивление усталым голосом. Петру вначале показалось, что за усталостью он прячет злобу или ненависть, но потом понял, что это все же глубокая усталость. — Но это был мой народ. Они не заслуживали, чтобы их выдрали с корнем и сожгли, как высохшие на солнце водоросли. И я привел к ним убийцу. Я улыбнулся и сказал, что Красные Мокасины отличный парень, и они впустили его в деревню. И он убил их всех.