- Можешь продолжать свои рассуждения. Твои юные взгляды на жизнь очень забавны. Так прошу тебя!
Леон неожиданно засмеялся.
- Я не знаю, что сказать, монсеньор! По-мрему, ничего интересного я рассказать не могу. Я болтаю - слишком много болтаю, говорят они, - но все это пустое. Мадам Дюбуа позволяет мне болтать, но Уокер... о, Уокер очень строгий и скучный.
- Но кто такая мадам... э... Дюбуа?
Глаза Леона широко раскрылись.
- Но она же ваша домоправительница, монсеньор!
- Право? Я ее никогда не видел. И что же- она внемлет бездыханно?
- Монсеньор?
- Не важно. Расскажи мне о своей жизни в Анжу. До того как Жан увез тебя в Париж.
Леон устроился поудобнее, а поскольку ручка кресла, в котором сидел герцог, выглядела очень удобно, он прислонил к ней голову, не подозревая, что непростительно нарушает этикет. Но Эйвон ничего не сказал, взял рюмку и отпил вина.
- В Анжу... Теперь это все так далеко! - вздохнул Леон. - Мы жили в небольшом домике, и там были лошади, коровы, свиньи - ну, много всяких животных. И моему отцу не нравилось, что я не хочу притрагиваться ни к коровам, ни к свиньям. Понимаете, они были такие грязные! Матушка сказала, что на ферме я работать не должен, и поручила мне кур. Это было не так противно. Одна рябая курочка... Жан утащил ее, чтобы подразнить меня. Он был такой, Жан, вы понимаете? Ну, и господин кюре. Он жил неподалеку от нашей фермы в домике при церкви. И он был очень, очень хороший и добрый. Давал мне сласти, когда я хорошо выучивал уроки, а иногда рассказывал сказки... такие чудесные сказки про фей и рыцарей! Я был тогда совсем маленьким, но я отлично их помню. А мой отец говорил, что не подобает священнику толковать о том, чего нет, - вроде фей. Я не очень любил отца. Он был как Жан... немножко. А потом началась чума, люди умирали. Меня взял к себе кюре... но монсеньор все это уже знает.
- В таком случае расскажи про свою жизнь в Париже, - сказал Джастин.
Леон прижал затылок к мягкой ручке и задумчиво уставился на пламя. Свечи в канделябре на столике возле Эйвона отбрасывали золотистый свет на медные кудри, и они словно пылали. К герцогу был повернут тонкий профиль Леона, и Джастин смотрел на него с непроницаемым выражением, замечая каждое движение красивых губ, каждый взмах темных ресниц.
Вот так Леон поведал свою историю, вначале запинаясь, застенчиво, нерешительно замолкая, когда приходилось говорить о самом грязном, его голос то повышался, то понижался под воздействием противоречивых чувств, но затем он увлекся своим рассказом и, казалось, забыл, кто его слушает. Эйвон слушал молча, иногда улыбаясь наивным философствованиям мальчика, но чаще храня невозмутимое молчание. И не спускал с лица Леона прищуренных проницательных глаз. Невзгоды и тяжелые испытания этих лет в Париже раскрывались более через недосказанное, а не через жалобы или прямые описания мелочной тирании Жана и его жены. Порой казалось, что рассказ ведет ребенок, но порой в тихом низком голосе звучала житейская искушенность и опыт не по возрасту, придавая рассказчику сходство с шаловливым сказочным духом, соединяющим в себе мудрость юности и старости. Когда, наконец, путаное повествование завершилось, Леон слегка повернулся и робко потрогал герцога за рукав.
- И тут появились вы, монсеньор, и привели меня сюда, и дали мне все. Я никогда этого не забуду.
- Ты еще не видел худшего во мне, дружок, - ответил Джастин. - На самом деле я вовсе не герой без страха и упрека, каким ты меня считаешь. Когда я купил тебя у твоего достопочтенного брата, сделал я это, поверь, вовсе не из желания избавить тебя от его гнета. Я решил, что ты можешь мне пригодиться. И если окажется, что ты мне не нужен, скорее всего, я выброшу тебя вон. Прими мои слова как предупреждение.
- Если вы меня отошлете, я утоплюсь, - заявил Леон с отчаянием. - Когда я вам надоем, монсеньор, я пойду поваренком к вам на кухню. Но я никогда вас не покину.
- Ну, когда ты мне надоешь, я отдам тебя мистеру Давенанту! - сказал Эйвон со смехом. - Это будет забавно... Боже мой! Помяни ангела к ночи!
Хью тихо открыл дверь, но остановился на пороге, уставившись на пару у камина.
- Трогательная картина, э, Хью? Сатана в новой роли. - Он небрежно провел пальцем по кудрям Леона. - Спать, дитя мое.
Леон тотчас встал, поцеловал руку герцога и, слегка поклонившись Хью, вышел из библиотеки.
Хью подождал, пока он не закрыл за собой дверь, а тогда, хмурясь, подошел к камину. Он положил локоть на каминную полку, другую руку засунул в карман и устремил на своего друга очень строгий взгляд.
- Когда ты намерен положить конец этой глупости? - спросил он.
Джастин откинул голову и посмотрел на него с насмешливой сардоничностью.
- Что теперь тебя язвит, мой добрый Хью?
- Увидев этого ребенка у твоих ног, я почувствовал... омерзение.
- Да, мне показалось, что тебя что-то взволновало. Но тебе, должно быть, смешно наблюдать меня на самой вершине героизма.
- Мне это отвратительно! Этот мальчик молится на тебя у твоих ног! Надеюсь, его преклонение заденет тебя! Если ты почувствуешь, насколько недостоин такого обожествления, в нем будет хоть какой-то толк!
- К несчастью, оно не производит на меня такого действия. Не могу ли я узнать, мой дорогой Хью, почему ты питаешь такой интерес... к пажу?
- Его юность и наивность пробуждают во мне жалость.
- Как ни странно, он далеко не так наивен, как ты воображаешь.
Давенант нетерпеливо повернулся на каблуках и направился к двери, но, когда он ее открыл, Эйвон снова заговорил:
-Кстати, мой милый, завтра я избавлю тебя от моего общества. Прошу у тебя прощения, что не пойду с тобой на карточный вечер Лурдонна.
Хью оглянулся на него.
- А? Куда же ты отправишься?
- В Версаль. Я чувствую, что мне пора еще раз засвидетельствовать мое глубочайшее почтение королю Людовику. Полагаю, приглашать тебя составить мне компанию бесполезно?
- Безусловно, благодарю тебя. Версаль мне не по вкусу. Ты берешь Леона с собой?
- Право, я об этом еще не думал. Но вполне вероятно. Если только ты не хочешь взять его к Лурдонну.
Хью молча закрыл за собой дверь.
Глава 5
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ПОСЕЩАЕТ ВЕРСАЛЬ
Легкая городская карета герцога с четверкой серых лошадей в упряжке уже стояла у его подъезда в начале седьмого на следующий вечер. Лошади грызли мундштуки и нетерпеливо вскидывали красивые морды, их подковы звонко стучали по плитам двора. Форейторы в черных с золотом ливреях стояли у их головлошади герцога выбирались не за кроткий нрав.