- Вы должны обещать! Обещайте! - Леон дернул его за руку почти свирепо.
Герцог вздохнул.
- Очень хорошо: я обещаю. А теперь скажи, где я могу найти твоего брата, дитя мое.
- Нет! Нет! Вы... он... Я не скажу!
Карие глаза посуровели.
- Я многое сносил от тебя терпеливо, Леон, но непослушания не потерплю. Отвечай сейчас же!
- Я боюсь! Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня сказать это! Я... я не хочу быть непослушным! Но вдруг Жан жалеет, что... что отпустил меня, и... и попробует заставить вас вернуть;
меня! - Он снова дергал герцога за рукав, и гepцог снова разжал его скрюченные пальцы.
- По-твоему, Жан может меня заставить? Вернуть тебя? - спросил он.
- Не-ет... не знаю. Я подумал, вы сердитесь, потому что я заснул, и... и...
- Я уже сказал тебе, что это не так. Попробуй хоть чуточку рассуждать здраво и ответь на мой вопрос.
- Хорошо, монсеньор. Я... я прошу прощения. Жан... Жан живет на улице Сент-Мари. И там только одна харчевня. "Арбалет". Но что, вы хотите сделать, монсеньор?
- Ничего страшного, уверяю тебя. Утри слезы. Леон принялся шарить в своих многочисленных карманах.
- Я... я потерял носовой платок, - сказал он виновато.
- Ну да, ты же еще совсем ребенок, не правда ли? - заметил его светлость. - Видимо, мне придется дать тебе мой.
Леон взял батистовый кружевной платок, который протянул ему герцог, вытер глаза, высморкался и вернул платок. Герцог взял его кончиками двух пальцев и посмотрел на смятый комочек в лорнет.
- Благодарю тебя, - сказал он. - В последовательности тебе не откажешь, но, полагаю, будет лучше, если ты оставишь его у себя.
Леон весело сунул платок в карман.
- Да, монсеньор, - сказал он. - Теперь я снова счастлив.
- Ты меня успокоил, - ответил герцог и встал. - Сегодня утром ты мне не понадобишься. - Он неторопливо вышел, а через полчаса уже катил в своей карете на улицу Сент-Мари.
Она оказалась очень узкой, с замусоренными сточными канавами по обеим сторонам. Над ними выступали вторые этажи ветхих домишек. И ни единого целого окна. Всюду они зияли дырами, а по уцелевшим стеклам змеились трещины. Немногие занавески были грязными и рваными. Игравшие на середине мостовой маленькие оборвыши при появлении кареты бросились врассыпную и, остановившись у стен, вытаращенными глазами следили, за элегантным экипажем, обмениваясь удивленными замечаниями.
Харчевня "Арбалет" находилась дальше по улице, и из ее открытой двери тянуло кухонными запахами. Карета остановилась перед ней, лакей соскочил с запяток и откинул подножку.
Его светлость медленно вышел из кареты, прижимая к носу платок. Лицо у него было непроницаемым, и только надменно вздернутый подбородок выдавал обуревавшие его чувства. Он, брезгливо ступая между кучками мусора и грязи. добрался до двери и вошел в помещение, служившее, видимо, и распивочной и кухней. У очага в одном конце стояла грязнуха с кастрюлей в руках, а за стойкой напротив двери торчал мужчина, который месяц назад продал герцогу Леона.
При виде Эйвона он разинул рот и, казалось, не узнал его. Услужливо изгибаясь и потирая ладони, он пошел ему навстречу и осведомился, что угодно его милости.
- Полагаю, ты меня знаешь, - мягко сказал герцог.
Боннар уставился на него, внезапно глаза у него выпучились, а багровая физиономия посерела.
- Леон! Ваша милость... я...
- Вот именно. Мне нужно поговорить с тобой наедине.
Боннар испуганно посмотрел на него и облизнул губы.
- Богом клянусь...
- Благодарю тебя. Наедине, я сказал. Женщина, следившая за ними с разинутым ртом, теперь шагнула к ним и уперла кулаки в бока. Засаленное платье было измято, низкий вырез открывал тощую грудь, на щеке чернела полоска сажи.
- Если змееныш что-то на нас наплел, - начала она визгливо, но Эйвон жестом заставил ее умолкнуть.
- Любезная, у меня нет желания беседовать с вами. Можете вернуться к своим кастрюлям. Наедине, Боннар!
Шарлотта опять было открыла рот, но муж толкнул ее к очагу, шепнув, чтобы она помалкивала.
- Да, ваша милость, как угодно вашей милости! Сюда, с позволения вашей милости!
Он толкнул перекосившуюся, изгрызенную крысами дверь в дальнем углу помещения и проводил герцога в комнату почище, хотя и скудно обставленную. Эйвон направился к столу у окошка, смахнул пыль полой плаща и сел на его край.
- Так вот, друг мой. Чтобы ты все понял как следует и не пытался водить меня за нос, разреши сообщить тебе, что я - герцог Эйвон. Да, я так и полагал, что ты удивишься. Думаю, что ты понимаешь, насколько было бы опасно затевать со мной игры. Я собираюсь задать тебе кое-какие вопросы о моем паже. Во-первых, я хотел бы узнать, где он родился.
- Я... мне кажется, на севере, монсеньор. В... в Шампани, но я не уверен. Наши... наши родители никогда не рассказывали о том времени, а я... не помню. Я...
- Неужели? Странно, что ты не знаешь, почему твои достойные родители вдруг перебрались в Анжу.
Боннар ответил ему беспомощным взглядом.
- Мой... мой отец сказал, что он раздобыл кое-какие деньги. А больше я ничего не знаю, монсеньор! Зачем бы мне врать? Клянусь вам!
Красивые губы сардонически изогнулись.
- Это мы оставим. Почему Леон настолько не похож на тебя ни лицом, ни фигурой?
Боннар потер лоб. Недоумение у него на лице казалось неподдельным.
- Не знаю, монсеньор. Я и сам часто удивлялся. Он всегда был слабосильным ребенком, его баловали и ласкали, а меня заставляли работать на ферме. Моя мать только о нем и думала. Леон, Леон, Леон! Один Леон, а меня как будто и не было! Леон должен научиться грамоте, а я - старший! - должен чистить хлев! Он всегда был хилым наглецом, ваша светлость! Змееныш, гадю...
Герцог постучал по крышке табакерки очень белым пальцем.
- Нам следует сразу же понять друг друга, любезный. Никакого Леона никогда не было. Возможно, Леони. И я жду объяснения.
Боннар попятился.
- Ох, монсеньор, я хотел сделать как лучше! Девушке в таком возрасте здесь не место, а работать кто-то же должен был! Ну, и лучше было одеть ее мальчиком. Моя жена... Монсеньор, конечно, понимает... женщины ведь ревнивы, ваша светлость. Она бы не потерпела здесь девушки, Святая правда, если мальчишка... девчонка на нас жаловался, так он врет! Я же мог выгнать его на улицу, у него же на меня никаких прав нету! А я содержал его. Одевал, обувал, кормил, и если он говорит, что с ним плохо обращались, это все вранье! Он змеиное отродье со злобным норовом. Вы не можете винить меня за то, что я скрывал его пол, монсеньор! Делал я это только ради него, клянусь! А ему это было только по вкусу. Ни разу даже не сказал, что хочет одеваться по-женски!