Харчевня «Арбалет» находилась дальше по улице, и из ее открытой двери тянуло кухонными запахами. Карета остановилась перед ней, лакей соскочил с запяток и откинул подножку.
Его светлость медленно вышел из кареты, прижимая к носу платок. Лицо у него было непроницаемым, и только надменно вздернутый подбородок выдавал обуревавшие его чувства. Он, брезгливо ступая между кучками мусора и грязи. добрался до двери и вошел в помещение, служившее, видимо, и распивочной и кухней. У очага в одном конце стояла грязнуха с кастрюлей в руках, а за стойкой напротив двери торчал мужчина, который месяц назад продал герцогу Леона.
При виде Эйвона он разинул рот и, казалось, не узнал его. Услужливо изгибаясь и потирая ладони, он пошел ему навстречу и осведомился, что угодно его милости.
– Полагаю, ты меня знаешь, – мягко сказал герцог.
Боннар уставился на него, внезапно глаза у него выпучились, а багровая физиономия посерела.
– Леон! Ваша милость… я…
– Вот именно. Мне нужно поговорить с тобой наедине.
Боннар испуганно посмотрел на него и облизнул губы.
– Богом клянусь…
– Благодарю тебя. Наедине, я сказал. Женщина, следившая за ними с разинутым ртом, теперь шагнула к ним и уперла кулаки в бока. Засаленное платье было измято, низкий вырез открывал тощую грудь, на щеке чернела полоска сажи.
– Если змееныш что-то на нас наплел, – начала она визгливо, но Эйвон жестом заставил ее умолкнуть.
– Любезная, у меня нет желания беседовать с вами. Можете вернуться к своим кастрюлям. Наедине, Боннар!
Шарлотта опять было открыла рот, но муж толкнул ее к очагу, шепнув, чтобы она помалкивала.
– Да, ваша милость, как угодно вашей милости! Сюда, с позволения вашей милости!
Он толкнул перекосившуюся, изгрызенную крысами дверь в дальнем углу помещения и проводил герцога в комнату почище, хотя и скудно обставленную. Эйвон направился к столу у окошка, смахнул пыль полой плаща и сел на его край.
– Так вот, друг мой. Чтобы ты все понял как следует и не пытался водить меня за нос, разреши сообщить тебе, что я – герцог Эйвон. Да, я так и полагал, что ты удивишься. Думаю, что ты понимаешь, насколько было бы опасно затевать со мной игры. Я собираюсь задать тебе кое-какие вопросы о моем паже. Во-первых, я хотел бы узнать, где он родился.
– Я… мне кажется, на севере, монсеньор. В… в Шампани, но я не уверен. Наши… наши родители никогда не рассказывали о том времени, а я… не помню. Я…
– Неужели? Странно, что ты не знаешь, почему твои достойные родители вдруг перебрались в Анжу.
Боннар ответил ему беспомощным взглядом.
– Мой… мой отец сказал, что он раздобыл кое-какие деньги. А больше я ничего не знаю, монсеньор! Зачем бы мне врать? Клянусь вам!
Красивые губы сардонически изогнулись.
– Это мы оставим. Почему Леон настолько не похож на тебя ни лицом, ни фигурой?
Боннар потер лоб. Недоумение у него на лице казалось неподдельным.
– Не знаю, монсеньор. Я и сам часто удивлялся. Он всегда был слабосильным ребенком, его баловали и ласкали, а меня заставляли работать на ферме. Моя мать только о нем и думала. Леон, Леон, Леон! Один Леон, а меня как будто и не было! Леон должен научиться грамоте, а я – старший! – должен чистить хлев! Он всегда был хилым наглецом, ваша светлость! Змееныш, гадю…
Герцог постучал по крышке табакерки очень белым пальцем.
– Нам следует сразу же понять друг друга, любезный. Никакого Леона никогда не было. Возможно, Леони. И я жду объяснения.
Боннар попятился.
– Ох, монсеньор, я хотел сделать как лучше! Девушке в таком возрасте здесь не место, а работать кто-то же должен был! Ну, и лучше было одеть ее мальчиком. Моя жена… Монсеньор, конечно, понимает… женщины ведь ревнивы, ваша светлость. Она бы не потерпела здесь девушки, Святая правда, если мальчишка… девчонка на нас жаловался, так он врет! Я же мог выгнать его на улицу, у него же на меня никаких прав нету! А я содержал его. Одевал, обувал, кормил, и если он говорит, что с ним плохо обращались, это все вранье! Он змеиное отродье со злобным норовом. Вы не можете винить меня за то, что я скрывал его пол, монсеньор! Делал я это только ради него, клянусь! А ему это было только по вкусу. Ни разу даже не сказал, что хочет одеваться по-женски!
– Без сомнения, он забыл, что значит быть девушкой, – сухо заметил Эйвон. – Семь лет пробыв мальчиком… Ну а теперь… – Он двумя пальцами поднял луидор. – Быть может, это освежит твою память. Что тебе известно о Леоне?
Боннар уставился на него в недоумении.
– Я… я не понимаю, монсеньор. Что мне может быть известно?
Эйвон слегка наклонился вперед, и его голос стал угрожающим:
– Не стоит притворяться, Боннар. Я очень влиятельный человек.
У Боннара подогнулись колени.
– Да нет же, монсеньор! Я правда не понимаю! Как я могу сказать вам то, чего не знаю сам? У Леона… С Леоном что-то не так?
– Тебе не приходило в голову, что он, быть может, не ребенок твоих родителей?
У Боннара отвисла челюсть.
– Не… Как так, монсеньор? Не ребенок моих родителей? Но…
Эйвон выпрямился.
– фамилия Сен-Вир тебе что-то говорит?
– Сен-Вир… Сен-Вир… нет. Погодите! Вроде бы я ее слышал. Но… Сен-Вир… нет, не знаю. – Он беспомощно покачал головой. – Может, отец когда и упоминал ее, но не помню.
– Жаль! А когда твои родители умерли, ты не нашел среди их вещей никакой бумаги, касавшейся Леона?
– Если такая и была, ваша светлость, я ее не видел. Были старые записи, письма… Я читать не умею, монсеньор, но я их все сберег. – Он посмотрел на луидор и облизнул губы, – Может, монсеньору угодно на них взглянуть? Они тут, вон в том сундучке.
Эйвон кивнул.
– Да. На все.
Боннар подошел к сундучку и открыл его. Порывшись в нем, он извлек ворох бумаг и подал их Эйвону. Герцог быстро их просмотрел. Как и сказал Боннар, это были записи, касавшиеся фермы, между которыми лежали два письма. Однако внизу вороха лежал сложенный лист, адресованный Жану Боннару в поместье господина графа де Сен-Вира в Шампани. Это были известия от какого-то друга или родственника, не представлявшие никакого интереса, если не считать адреса. Герцог поднял его двумя пальцами.
– Это я возьму. – Он бросил Боннару луидор. – Если ты мне солгал или обманул меня, то пожалеешь. Но пока я склонен поверить, что ты ничего не знаешь.
– Я говорил только чистую правду, монсеньор. Клянусь!
– Будем надеяться. Впрочем, еще одно, – он достал второй луидор, – ты мне сказать можешь. Где в Бассинкуре я найду кюре? И как его фамилия?
– Мосье Бопре, монсеньор. Но, может, его и в живых-то нет. Он уже совсем стариком был, когда мы уехали из Бассинкура. А проживал он в домике возле церкви. Вы сразу увидите.
Эйвон бросил луидор в его алчную лапу.
– Отлично! – Он направился к двери. – Послушай моего совета, любезный, и попытайся забыть, что у тебя была сестра. Потому что ее у тебя никогда не было, а если ты не забудешь Леони, то как бы тебе не поплатиться за то, как ты с ней обходился. Я тебя не забуду, поверь мне! – Он вышел быстрым шагом и вернулся через кухню к своей карете.
В тот же день, когда Эйвон сидел у себя в библиотеке и писал сестре, вошел лакей и доложил, что его хотел бы видеть мосье де Фогенак. Герцог поднял голову.
– Мосье де Фогенак? Проводи его сюда. Через две-три минуты в дверях появился невысокий толстяк, с которым герцог был знаком лишь шапочно. Эйвон встал и поклонился.
– Ваш слуга!
– Ваш слуга! – Де Фогенак поклонился в свою очередь. – Умоляю, извините – столь необычный час для визита.
– Отнюдь, – ответил герцог. – Принеси вина, Жюль. Прошу садиться, мосье.
– Благодарю вас, но я не пью вина. Подагра, вы понимаете. Несносный недуг!
– Весьма, – согласился герцог. – Чем могу быть вам полезен?
Де Фогенак протянул руки к огню.