Голос его был холоден и чёток, и каждое слово отчеканилось в моём мозгу на всю жизнь. Я поднял лицо на человека, бывшего когда то моим братом и поймал его взгляд. Взгляд этот был ещё холоднее голоса. Я зажмурился, не в силах выдержать этот мертвенный блеск. Грянул выстрел. Я открыл глаза и почувствовал, как два влажных ручейка проложили свой путь по моему лицу. Тундра отошел. Тол лизнул моего друга в лицо и непонимающим взглядом уставился на меня.
Фигуры людей, копающихся в наших вещах, расплылись.
Я поднял глаза вверх.
Небо было точно таким же, как если бы ничего не случилось.
Юрий Круглов aka Drakon v palto
Мать
Нашим матерям посвящается…
Она стояла, напряженно вглядываясь вдаль. Ветер растрепывал ее седые неухоженные волосы, спутанные и неаккуратно уложенные пучком на затылке. Кисти рук, как всегда сцепленные в замок перед грудью, нервно подрагивали, а глаза излучали тревогу и ожидание. Она возвышалась на вершине холма, откуда хорошо просматривалась дорога, по которой возвращались сталкеры после своих опасных походов. Да и ее исхудавшее тело, просвечивающее в лучах вечернего солнца, было хорошо заметно и со стороны тракта, и из поселка благодаря старомодному платью, что лохмотьями развевалось при каждом порыве ветра…
Никто не знал ни ее имени, ни настоящего возраста, ни места, из которого она пришла. Появившись здесь впервые, она поначалу пугала всех своей безмолвной стражей на холме, изо дня в день высматривая что-то с его вершины и не вступая ни с кем в разговоры. Некоторые особо пугливые пытались даже ее прогнать, но она всегда вновь возвращалась на свой пост. Она никогда ничего не просила, ни с кем не заговаривала и не отвечала на вопросы. Оставалось только гадать, каким чудом в ее немощном теле теплилась жизнь. Понятно было только одно – ее безумие.
Так шло время. Незнакомку называли нищенкой, полоумной, сумасшедшей, ведьмой, попросту дурой и относились к ней по-разному. Одни брезговали, другие плевали через плечо и крутили кукиш в кармане, проходя мимо, третьи оставляли еду на пригорке, четвертые строили догадки и предположения о ней. Но никто не понимал ее. Так было довольно долго. Пока не появился Монах.
Впрочем, Монахом он тогда еще не был. Молодой, совсем зеленый парень впервые отправился в Зону с отрядом матерых ветеранов. Что называется, балластом. Звание сталкера он еще не заслужил, так как был новичком. Такие часто гибнут при первой же ходке. Лет девятнадцати-двадцати от роду, он обладал глубокими темными глазами, излучавшими мудрость и силу. Был он высок ростом и широк в плечах, молчалив и спокоен лицом. Более ничем внешне парень не выделялся. В Зону его взяли, поскольку он шутя уложил в баре Клеща и Гнилого, которые решили «попрактиковаться» на салагах. Чистильщиков никто не любил в сталкерской братии, клан «Детей Зоны», принявший опеку над парнем, в этом ничем от других не отличался.
Группа состояла из пяти человек: четверо опытных «детей» и новичок. Когда вся пятерка выступила в путь, от отряда неожиданно отделилась долговязая фигура в капюшоне и устремилась к пригорку, на котором в предрассветный час уже одиноко стояла безумная. Мужчины тогда опешили – куда это молодой рванул? Тот же спокойно поднялся на вершину, встал на колени перед женщиной и тихо попросил:
– Благослови меня, матушка!
Тогда в первый раз услышали ее голос. Женщина вполне осмысленно посмотрела на парня, склонившегося перед ней, и осенила его крестным знамением:
– Храни тебя Бог, сынок! Возвращайся живым!
Крепкий, борцовского сложения Комиссар, бывший старшим в том рейде, глядя на эту картину, пошутил тогда: «Ну, прям монах с игуменьей!» Спутники рассмеялись и в шутку прозвали парня Монахом. Он ничего им не ответил и на их колкости не обращал внимания. Монах спустился с холма, оставив на его вершине припасенный ранее узелок с едой и свое старое имя, а затем присоединился к отряду.
Через неделю, на четыре дня позже намеченного срока, из всей группы вернулось только двое – превратившийся в седого морщинистого старика Комиссар и притащивший его на себе измотанный, но без единой царапины, Монах.
Когда израненного, облученного Комиссара, похожего на мумию, подхватили подоспевшие из поселка люди, новоиспеченный сталкер сбросил свой груз, поднялся на холм и поклонился женщине в ноги.
– Спасибо, матушка.
Говорят, она посмотрела на него, и материнские слезы покатилась из ее глаз.
– Вернулся, сынок…
Так она обрела новое имя, на которые всегда была щедра Зона. Мать. Матушка. Теперь так звали ее все. С тех пор стало традицией идти перед походом к Матери и просить благословения. Все, кто делал это с чистым сердцем и открытой душой, получали его. Все, кто получал ее благословение, возвращались. Живыми.
И тогда началось настоящее паломничество к ней. К Матери шли сталкеры и мародеры, чтобы заручиться ее добрым словом, правда, доставалось оно не многим; глупцы из числа заумных всезнаек пытались выведать у нее несуществующие секреты; ученые, не в силах объяснить ее феномен, либо называли все шарлатанством, либо говорили что-то о вербально-психологическом внушении и положительной самомотивации; твердолобые военные вообще отказывались верить в чудеса. И только Монах нежно называл ее матушкой и ничего от нее не требовал и не ждал.
А она продолжала стоять на вершине холма.
…Ветер стал сильнее, он погнал по небу вереницы холодных пунцово-серых туч, тянувшихся до горизонта сплошной косматой стеной. Стало темно и промозгло, как будто и не было над этим всем теплого ласкового солнца. Сухие листья и мусор закрутились в бешеной пляске, то неистово кружась на месте в виде миниатюрных смерчей, то пускаясь наперегонки друг с другом. Трава приникла к земле, лес у дороги шумел живым стройным разноголосым хором, готовясь к надвигающейся грозе. В поселке все разошлись по домам, плотно закупорившись о непогоды.
Мать стояла и глядела на дорогу.
Потом все стихло на какое-то мгновенье. Воцарилась абсолютная тишина, как в поле перед боем двух армий, но лишь для того, чтобы потом разразиться оглушительной какофонией битвы.
Тишь и полумрак разрезали сразу несколько вспышек молний, а последовавшие за ними рокочущие раскаты грома разметали ошметки тишины по округе. И тут же начальные аккорды грозы было подхвачены: деревья скрипели стволами и трещали поломанными ветками, ветер выл кровожадным берсеркером, низко стелясь по траве и зло мечась из стороны в сторону, тревожно шумели листья, барабанной дробью зачастили тяжелые дождевые капли, немилосердно вколачивая свои удары в землю.
А хрупкая фигурка Матери, каким-то чудом удерживалась на вершине холма, словно выросшая из самой земли, и продолжала стоять на месте. Несмотря на ветер, рвущий во все стороны одежды и пытающийся опрокинуть слабую на вид женщину. Несмотря на холодный дождь, что заливал глаза и заставлял дрожать от холода все тело. Несмотря на молнии, что сверкали в опасной близости с холмом и валили старые деревья. Несмотря ни на что – она стояла и смотрела на дорогу, по которой из Зоны возвращался высокий молодой сталкер.
Он поднялся по скользкой от грязи земле на холм, преодолевая сильные порывы ветра, и как всегда преклонил колени перед ней.
– Спасибо, матушка! – сквозь гром прокричал вернувшийся живым.
Но на этот раз ее ответ был иным. Она положила руку ему на плечо и, когда он поднялся, спокойно сказала:
– Сынок, отведи меня в Мертвую Балку!
– Что?! – не расслышал Монах из-за сильного ветра.
– Отведи меня в Мертвую Балку! – не повышая голоса, повторила она.
На этот раз он понял, что она сказала. Лицо обычно невозмутимого Монаха вытянулось от удивления, глаза широко раскрылись. Он отрицательно покачал головой. Мать упорно продолжала смотреть на него. Мольба, боль и невыносимая печаль были в этих глазах. От этого взгляда парень, повидавший многое за последние два года своей жизни в Зоне, захотел оказаться как можно дальше. Монах посмотрел на небо, словно собираясь найти оправдание в непогоде, и второй раз покачал головой. Но опять наткнулся на взгляд Матери. Она ждала от него ТОЛЬКО ОДНОГО ответа. Так они смотрели друг на друга какое-то время. Монах не знал – долго они так стояли или лишь мгновенье. Для него время вообще остановилось. Он пытался мысленно отговорить Мать от этой затеи, ссылаясь на тяжести Зоны, на возможность скорого Выброса, на сотни других опасностей, ожидающих их там, но каждый раз натыкался на ее непреодолимое намерение и невозмутимое спокойствие ее глаз.