«Сука!» — в сердцах воскликнул Мартин. Он был зол, по-настоящему. Никогда раньше в нем не бурлило столько ярости и желчи. Желудок забурчал, кислота подступила к горлу, обжигая язык. Шифр сплюнул на землю рядом с железным поддоном; заваленного горкой пропитанных раствором и кровью бинтами. За что на месте получил презрительный взгляд со стороны лекарей, которые не покладая рук вытаскивали с того света ни в чем неповинных граждан. А таких уж неповинных? На самом деле уже не важно.
— Попрошу ходить аккуратнее, — врач отер рукавом, выступивший на лбу пот, оставив над бровями кровавый росчерк, — понимаю, навык отнятия жизни у вас развит несравнимо лучше, чем у кого-либо из нас. Но мы тут жизни все-таки спасаем, потому будьте добры, идти туда, где ваши таланты более пригожи.
— Извините, — бросил Мартин, тряхнув головой. Впервые его тактично послали на хер и он был с этим согласен, — наверно слишком устал, впредь, буду внимательнее.
Внимательность. Да, пожалуй, ее ему и недоставало все это время. Он устало наблюдал за тем, как хирург сшивает разорванную кожу пациента. Пронизывает иглой плоть, стягивает ее и делает новый виток, оставляя длинный и уродливый рубец. У Мартина в душе тоже зияла свежая рана, вот только никакими нитками ее сейчас не сошьешь.
Печаль. Такое странное и чуждое чувство, которые сжимается вокруг сердечной мышцы, опоясывает его, точно шипастая терния и режет, режет, режет.
Погода будто почувствовала это, нагоняя тяжелых туч с горизонта, промозглым октябрьским ветром. Как по театральному драматично.
— Хреновый денек, не правда ли? — Ифан бледным призраком очутился подле Мартина. Шорох держался за бок, прикрывая рукой свеженький шов.
— Для кого же? — невесело усмехнулся Мартин, окидывая взглядом небольшую полянку, превратившуюся в окрестный морг.
— Для нас. Для Dominus Vita. Или теперь по чести будет наречь собор Dominus Mors?
— Честнее, — кивнул Мартин, не оборачиваясь к собеседнику, — только нахер никому честь тут не уперлась.
Честь это то, чего мужчина должен лишаться вместе с жизнью, говорил его отец. А теперь Мартин попирает собственный незыблемый догмат, вот так запросто, вслух. Ощущение словно предал свои принципы, идеалы, и родню в придачу. Но вместе с тем освободился от сдерживающих внутреннего зверя моральных уз. Гадкое в своей откровенности чувство.
— Философия победы, — согласно кивнул шорох, — будут какие-либо указания в дальнейшем? Пленников больше не осталось, — щелкнув шеей, добавил, — а те, что остались, способны только срать себе в штаны. Мы малость перестарались, особенно с последним. Не стоило отрубать ему член, как по мне.
Не стоило, и Мартин прекрасно это понимал. А еще он прекрасно понимал, что не профессионально заниматься дознанием на эмоциях. Иначе есть риск проломить череп даже тем, кто с охотой деревенского дурачка сделает и выболтает все, чего ты только пожелаешь. Это как со шлюхой в борделе, всего лишь вопрос цены. В данном случае цена это его здоровье. А с ним люди, как показывает практика, расстаются с большой не охотой. Отрывают от себя, можно сказать.
— А где епископ Рэдхарт? Что-то не видать его, — озираясь по сторонам, закончил, — к счастью.
— Свалил с другими шишками, — отмахнулся шифр, — видимо хочет опередить короля и пообщаться с Корр Эром Вихтом тет-а-тет. Но это лишь мое предположение, не более.
— Я-я-ясно, — задумчиво протянул Ифан, — так что там с указаниями?
Мартин жестом велел шороху передохнуть часок. Нужно перевести дух, итак слишком много дерьма вылилось в последнее время. Покушения одно за другим, внезапная свадьба, шпионы под носом. Еще и эта массовая резня, где сучка Доруза даже из пасти Зверя пытается насрать на всех. Сколько же людей полегло по ее милости, сто? А может и все двести. Плевать.
Плевать на всех… кроме одного.
Шифр уставился себе под ноги, разглядывая маленький серый камушек среди пучков желтой мертвой травы. Гладкая серая грань торчала из чернозема, продавливаясь внутрь под тяжестью сапога Мартина. Он поддел носком мелкий булыжник, выкорчевывая его точно засевший пенек, вместе с пожухлыми стеблями. Пинок, и камешек оторвавшись от земли взмыл в воздух, очерчивая дугу, попутно рассыпая комья грязи, он глухо приземлился на мощенной плитке
ведущей к собору. Еще пинок и остатки травы спутанной копной полетели следом. Еще и еще, Мартин яростно пинал ногой землю, точно пытался докопаться до чего-то. Земля черным дождем сыпалась на дорогу, разлетаясь во все стороны. Он прекратил лишь тогда, когда его носок застрял в образовавшейся яме и после очередного удара, он запнулся и обессилено упал на колени, хватая с краев отмершие нитки травы. Руки сжались в кулаки до такой силы, что ногти врезались в грубую кожу ладоней оставляя на поверхности кровоточащие порезы.
— Не поднимайтесь, — дуновение ветра вместе со смрадом медицинских припарок принесло вопль, — лежите смирно, черт вас дери! Положите, положите его на место! Стража! Страж-г-ха.
Мартин вскочил на ноги, не смотря на боль в коленях, рука машинально нащупала эфес рапиры. С левый стороны от дороги, где Мартин прошел пять минут назад, в полевом госпитале творилась мясорубка. Пациент с перебинтованной головой с остервенелым отчаянием всаживал скальпель в глазницу доктора, высекая все новые и новые ошметки плоти с его лица. Медсестра панически замахала руками, продолжала визжать, забившись к ящикам с инструментами.
— Сучий потрох, — ощерился Мартин, как изголодавшийся после зимовки волк, и рывком кинулся к палаткам, — я буду тебя пытать, пока живого места не останется. А потом…
А потом кончик арбалетного болта вышел через затылок взбесившегося пациента. Оперение торчало под правой скулой, и черное пятно крови медленно расползалось по бинтам, как огонь по бумаге. Пациент выронил скальпель из ослабевшей хватки и боком рухнул на землю, разбив головой бутылку с припарками. Запахло спиртом.
— Старею, — перезаряжая ручной арбалет, прошипел Ифан, обращаясь не известно к кому, — целил в глаз.
Шифр так и застыл со сжатыми на рукояти пальцами. Если бы не Ифан, кто знает, успел бы Мартин защитить медичку или же их свидание состоялось ближе к закату. Где он, стоя с бокалом апельсинового сока, смотрел бы с лоджии, как она, искрящим пеплом в дыму порхала из печной трубы крематория.
Какая циничная романтика. Меч со щелчком прыгнул обратно в ножны.
Мартин кивком поблагодарил Ифана, а сам направился ближе к озеру, прежде чем он начнет готовиться к вылазке в город для борьбы с секстантами, он должен кое-что сделать. Попрощаться с очень хорошим другом. Практически с родным сыном.
Белая простыня тянулась вдоль берега, саванном простираясь на галичном пляже. Мартин спускался по накатанному пригорку, подволакивая ногу. Грязь склизкими комьями цеплялась к подошве, наваливая дополнительную тяжесть и без того грузному шагу. Озеро сегодня выглядело на редкость мрачным. Рябь блуждала по зеркальной поверхности омраченной свинцовым отражением туч над головой. Тусклые ясеневые листья кружились на водной глади, чтобы потом пристать к берегу, смешаться с грязью и стать уродливой рамкой для озера.
Шаг за шагом под плеск воды, Мартин пробирался вперед, провожая взглядом накрытые тканью тела. Все как один; безликие, под одинаковыми простынями. Скорее всего, с момента их смерти мало что изменилось, и при жизни они были такими же безликими и никому не нужными.
Шифр замер, переминаясь, боясь подойти ближе к телу накрытому фисташковым плащом с лисьим воротником. Возле которого сидела на коленях девушка с заплаканным лицом. Не часто Мартину доводилось видеть ее плачущей. Нико растирала слезы по щекам, по извилистому шраму на скуле и беспрестанно теребила край своей рубашки.
Не сказав и слова, он молча встал рядом, почтительно склонив голову. К горлу подступил сухой ком, удушливо упираясь в кадык. Он будто был на похоронах собственного ребенка. Хотелось кричать, плакать, и вбивать зубы в роду самой Тени, но он лишь смиренно стоял, поджав губы, скрытые за густой бородой.