— Марти, что случилось? Поперхнулся сталью?
Стоило ей обернуться, как в ее глазах застыл ужас. Первобытный страх, клокочущий внутри, рвущийся наружу.
— Нет, нет, нет! — надежда — это иллюзия внутри кошмара. Скорлупа, в которой она спряталась, и которая только что разбилась от удара ножа, вскрывшего Мартину глотку, — НЕТ!
Задыхаясь от собственного крика, она обессилено упала на колени, хватаясь руками за голову. Окровавленный нож упал на ее бедра, оставляя алые пятна.
— Кровь Мартина теперь на твоих руках. Какая же ты плохая девочка, хладнокровно грохнула отставного ветерана, который пылал к тебе чувствами, освободил, а ты… Как хорошо, что я оказался рядом и поймал тебя с поличным. Ай-я-яй. Придется тебя как следует наказать.
Мартин держался за горло захлебываясь собственной кровью, он пытался дотянуться до нее, в последний миг, прежде, чем его глаза остекленели.
— Тебе нужно о многом подумать, Джинни, — оскалился Ифан склоняясь над ней, — Все во благо государства.
Орнот
Обычно на заключенных надевают наручники и кандалы. В случае Орнота сделали исключение, как бы, рука то одна, особо зацепить браслет не за что. Да и кому такой дистрофик, как он, что сделает, ударит и убежит? Куда? Прямиком на выставленное лезвие стражника? Что ж, пожелаем ему удачи в этом сумасбродном перформансе.
В коридоре пахло разлитым вином и сыростью. Гвардейцы не подгоняли его, позволяя идти с комфортным темпом. Иногда останавливаться, рассматривая на прощание обшарпанные стены и одинокую лужу рвоты у входа. По всей видимости, кто-то не сдержался перед казнью. Перенервничал. Но ничего, Орнот был готов, он проблевался и помочился заранее.
Яркий свет солнца царапал сквозь плотно сомкнутые веки. На удивление солнечный денек, ни одной тучки на горизонте. Эх, как было бы славно просто погулять в такую погоду. Свежий ветерок развевал штандарты короля в руках стражников, выстроившихся в две параллельные шеренги. Выстлали ему дорогу. Безумно короткая дорога длинною в жизнь. Наверно, после этих событий Орнот вполне бы мог начать писать философские трактаты или мемуары «Как обосраться и не подать виду». Такое точно бы пользовалось спросом. Увы, несбыточные надежды.
Шаг на эшафот. Он догадывался, что рано или поздно окажется здесь. Нутром чуял. Напоследок он осмотрел толпу. Сотни, быть может тысячи лиц, устремленных на него и все как одно жаждут его крови.
Его аккуратно поставили на колени и положили шею на плаху.
— Последнее желание? — раздался грубый голос.
Что бы такого попросить. Может новую руку, поход в бордель, бочку вина или амнистию? Скорее всего с такими требованиями ему тут же отсекут голову и скажут, что не расслышали последнюю волю. Точно, он ведь читал в какой-то книге, что приговоренный к смерти попросил стакан воды и пока его несли, случилось чудо и казнь отменили.
— Стакан воды, если не затруднит — робко растягивая в улыбке растресканные губы, протянул Орнот.
Все, это должно выиграть ему какое-то время. Он выдохнул и заметил в толпе людей свою любовь. Странно ее так называть, они были знакомы всего ничего, да и единственный поцелуй он умудрился ухватить буквально на смертном оре. Интересно, она будет по нему скучать. Рядом с ней стоял еще один человек и что-то шептал ей на ухо. Его лицо до боли казалось знакомым, это же…
— На. — Перед лицом в тот же момент оказалась глиняная кружка с холодной водичкой.
— Ам, так, а я… эм… — слова застряли в горле.
— Че, думаешь самый умный? — хмыкнул палач, занося топор.
— Видимо нет, — перед глазами стоял образ Торфина Лонга, смотрящего прямо на него с ехидной ухмылкой.
Глухой удар лезвия о плаху и голова советника Орнота Моруса, лишенного души, покатилась по плацу на
потеху толпе.
Финал. "Карты на стол"
"Любовь отвергнута, душа уволена, ничто не истина, всё дозволено "
Хассан Ас-Саббах
Альберт
Задница Альберта Айн Кёрста нещадно болела от синяков оставленных жестким кавалерийским седлом. От каждого шага кобылы он с содроганием морщился и с теплотой вспоминал уютное домашнее кресло с подушкой. Но, потом он вспоминал, что предстоит обратная дорога, и кратковременную улыбку мечтателя вновь сменяла кислая мина реалиста. Стоило ему зайти в город, как панорамой отрылась рыночная площадь, из достопримечательностей, что сразу бросились в глаза, помимо чарующей атмосферы безысходности, являлся королевский дворец, проглядывающийся из-за смога.
Спешиваясь с лошади, Альберт довольно потянулся, он бы с удовольствием прирезал кобылу на месте, за всю ту боль для своих аристократических булок, которую она принесла. Но он уже успел обезглавить кучера за сбитое по дороге колесо экипажа.
— Очаровательно, — бледная дымка пара сорвалась с губ Альберта, в это промозглое сентябрьское утро, — просто очаровательно.
Энкёрст, словно любовь с первого взгляда, поражал в самое сердечко и крутил живот, заставляя поджимать булки и ходить мелким шагом. Мрачные домишки, пестрые лавки, серая шваль и вычурная аристократия. Город контрастов, город четких социальных границ. А какой здесь восхитительный запах помоев и гари. Альберт повел носом, наполняя легкие богоподобным ароматом и завороженно уставился на то, как хлопья сажи порхают под смуглыми тучами. Одна из них приземлилась на хрустальную линзу в оправе, растекаясь черной кляксой.
Отточенным движением пальцев, он выудил шелковый платок, протирая линзу и поправляя очки на переносице.
— Энкёрст стал еще краше с моего последнего визита. Больше трупов, — мимо проехала накрытая саванном телега, из края которой торчала покрытая струпьями женская рука, — Больше вони, больше боли. — Как нетрудно догадаться, Альберт любил, когда всего много, — Истинная симфония смерти, играющая на пейзаже декаданса. Как только прибудем во дворец, нам немедленно понадобятся кисточки и холст. Хочу запечатлеть это чудо. Каждый момент разложения.
В последние дни в городе творилась сущая эпидемия, люди буквально за сутки из здоровых работяг, превращались в умирающие овощи под гнетом болезни. Лечит их было некому. Церковники попрятались, боясь удара конкурентов, а школяров выперли с первым же приказом новоприбывшего короля. До чего все удачно складывалось.
— Милорд, не могли бы вы подать ветерану войны? — Беззубый маргинал протянул единственную руку в сторону Альберта.
— Разумеется, церковь велит помогать страждущим, сколько тебе нужно? — Аристократ вынул кошелек с золотом, перебирая монеты так же небрежно, как семечки, — Одна? — монета рухнула на тротуар, — Две? — следом еще одна, — Три?
— Сколько ваша Светлость пожелает!
Отребье завороженно смотрело на блеск золота, подсчитывая в своем скудном мозге насекомого, сколько же он сможет выжрать, выебать и выпить на эти богатства? И что кончится быстрее, его жизнь или кошелек? Ответ на последний вопрос Альберт с удовольствием поможет найти.
— Хочешь получить все? — Кошелек подпрыгнул в руке и с тяжестью упал обратно на раскрытую ладонь.
Бродяга закивал головой столь рьяно, что ошметки соплей полетели на ботинки Альберта.
— Очаровательно! Как насчет маленькой сделки? От тебя почти ничего не потребуется.
— Согласен!
Герцог вынул из внутреннего кармана багрового пальто костяной колокольчик. Динь-динь. На звон, точно пес, отреагировал слуга, доселе безмолвно стоявший поодаль. Гигантский чернокожий монстр, чье тело с головы до ног покрывали белые письмена, в том числе на глазных яблоках, отдавая алым свечением.
— Позвольте представить моего друга из цилийских джунглей. Заррен Зейн, — Зейн потянул за толстую нитку, сшивающую его губы, по подбородку засочилась кровь, рот раскрылся, обнажая не зубы, а острые наконечники копий.
Альберт чувствовал страх оборванца, вон он, стекает по засаленной штанине.
— В кошельке порядка пятидесяти монет. Я дам тебе по одной за каждый фунт мяса. Твоего мяса. Приступай к трапезе Заррен. Еда дала свое согласие.