– Чем же ты пахнешь, милая осень? – тихо спросил он. – Прохладным туманом, кострами, дождём? Иль листвой – пожелтевшей, опавшей? Несбывшимися снами, гроздью рябины? Или, быть может, тенью заката, влажной землёй и той ночью, когда… – запнувшись, Радан усмехнулся. – Какие глупости порой ты со мной вытворяешь, – запрокинув голову назад, посмотрел на потолок. – Ты скрываешь от меня небо. Облака и закоченелую луну, – наигранный упрёк. Пауза. Ухмылка. – Или я сам?.. Лично построил клетку для себя? – грусть и сомнение. Забарабанив пальцами по колену, Радан перевёл взгляд на колышущиеся от порывов ветра шторы. – Лучше подуй в мои паруса! – иллюзия веселья. – Укажи мне дорогу! Отправь мой корабль дальше в океан или нацель к маяку! Лучу света для меня… в тихой гавани, – опустив ноги со стола, Радан опёрся на него локтями. – Кажется, я схожу с ума, – подперев ладонью подбородок, он чуть нагнулся и, посмотрев сквозь пламя свечи на стоящее против него трюмо, ощутил, будто находится один в целом мире, где вокруг господствует лишь ледяная тьма, способная обнажить все его страхи и оживить все кошмары. Радан чувствовал, как она, заставляя до предела натянуться его нервы, уверенно толкает его в свою студёную пучину одиночества. – Найди выход, – почти не размыкая губ, прошептал он. Повертел в руках карандаш. – Милена-Милена… – печаль прочно вплелась в его мысли, и он не стремился прогнать её вон.
Коснувшись грифелем бумаги и почти беззвучно говоря себе под нос только что придуманные строки, Радан стал в тетради медленно выводить букву за буквой, слово за словом.
– Тени грехов в зеркалах обитают.
Картина из прошлого в омут толкает.
Лишь звёзды на небе безлико мерцают.
Душа умирает, – он пожал плечами, – такое бывает.
Заметив, как в спальню залетел поблёкший лист клёна и, кружась, шурша, упал на пол, Радан приподнял уголки губ.
– Осень – это не смерть, незачем нам с тобой горевать.
Встав со стула, он поднял поражённый забвением листок и, выкинув его в окно, посмотрел на затянутое тучами небо.
– Вы там, не так ли? Моя вера – Мая и надежда – Виолетта… Иначе и быть не может… Я не верю. Но отчего и почему… – недоговорив, Радан опустил взгляд и посмотрел на раскинутые под окном лужи. – Милена… – покачал головой. Развернувшись, дотянулся до тетради и, присев на край подоконника, стал дописывать стихотворение.
– Как тяжко порой с колен подниматься.
Кто-то живёт, а кто-то страдает.
Как трудно душить в себе страсти, смиряться.
Кто-то лишь падает, кто-то взлетает.
Отдаваясь в плен опьяняющей разум осенней меланхолии, он вдруг остро ощутил, как пусто ему и тоскливо. Как не хватает её нежных касаний. Покоя.
– Кто из нас судьбу свою знает?
Тот, кто добра всем на свете желает?
А быть может, тот, что души нещадно сжигает?
Что так дышать мне всё время мешает?..
Захлопнув тетрадь, Радан положил её рядом с собой. Уловив в коридоре цоканье каблуков, приблизившееся к его комнате и замершее у двери, нехотя повернулся лицом ко входу. Сосредоточился. Посчитав про себя до пяти и услышав лёгкий стук в дверь, глубоко вдохнул.
– Входи, – на выдохе сказал он.
В спальню, гордо вскинув подбородок, вошла невысокого роста девушка. Откинув копну рыжих волос за спину, она небрежно прикрыла за собой дверь. Расправила плечи и сделала несколько шагов вперёд. Остановившись в паре метров от Радана, прямо посмотрела в его глаза.
Радан, лениво наблюдая за немного нервными движениями бессмертной, не спешил заводить с ней разговор, ибо её общество ему претило. Каждый раз в её компании ему казалось, что ещё мгновение, ещё одно неловкое движение – и он перемажется с ног до головы в несмывающейся грязи. Радан не любил никого осуждать за ошибки прошлого, однако, зная, на какие поступки способна Велия, и догадываясь о том, что творится у неё в голове, предпочитал держаться от девушки на расстоянии.
– Я за книгой, – после небольшой паузы чётко произнесла она.
– Какой? – осведомился Радан.
– Библией.
Он выгнул бровь. Косо улыбнулся.
– С каких пор тебя интересует подобная литература? – скептично спросил Радан и, спрыгнув с подоконника, прошёл мимо девушки, едва не задев её плечом. Встав около прикроватной тумбочки, взял в руки Священное Писание.