Часть I. Нити прошлого. Глава 4. Мёртвые
Твоя прияла грудь все мёртвые сердца;
Их в жизни этой нет, я мёртвыми их мнил;
И у тебя в груди любви их нет конца,
В ней все мои друзья, которых схоронил.
Отрывок из сонета Шекспира № 31.
Перевод: К.К. Случевского.
Противоречивые чувства, создавая удивительный коктейль из радости и негодования с толикой облегчения и едва ощутимым испугом, сотрясли Милену. Сердце, не существующее для реального мира, забилось с удвоенной силой. Сейчас всё вокруг для неё выглядело слишком иллюзорным и эфемерным. Свершившаяся встреча с тем, кто может её видеть и слышать, долгие годы являлась мечтой и сейчас казалась невозможной ожившей фантазией – что вот-вот растает, будто свеча от огня. Милена сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Она звала боль на помощь в борьбе с липкими мыслями сомнения. Она кричала себе, что бодрствует, не дремлет, видя сновидение, полное колдовства и магии, с резкими очертаниями и чрезмерно яркими красками. Она сопротивлялась густому непроницаемому туману отрицания надежды, обволакивающему её разум.
– Кто ты? – нарушил затянувшееся молчание Радан. Он выглядел напряжённым. Не двигался. Застыл, будто тигр, готовый в любой момент наброситься на жертву и растерзать её на мелкие куски. Между его бровей пролегла небольшая морщинка.
– Милена, – чуть слышно, почти заикаясь. У неё создалось впечатление, точно с её груди приподняли громоздкую надгробную плиту, веками сдавливавшую ей ребра. Дыхание участилось. В висках бешено застучала кровь. Сотни вопросов зароились в её голове.
«Неужели настал конец моим скитаниям? – мысль, как солнечный луч из скопища свинцовых туч. – Мой мир... был вовсе не Ад, а Чистилище? Осталось потерпеть лишь чуть-чуть и...» – Милена судорожно сглотнула.
– Милая, любезная, – скривив губы в косой ухмылке, Радан осторожно приблизился к преграде, отделяющей его от Милены. Та же с инстинктивным страхом отступила. – Это ведь чешское имя? – синие глаза прижигали холодом.
Милена хотела сказать «да», но голос подвёл. Вместо слова прозвучал лишь хрип. Милена кивнула и, не сводя взгляда с Радана, пристально наблюдавшего за каждым её движением, медленно приподняла руку. Пальцами коснулась зеркала. Стекло не рассыпалось перед ней, и тучи затмили для неё солнце. Отчаянье сжало горло.
– Ты бывал в Чехословакии? – поинтересовалась Милена. Она боялась, что найденная ниточка к миру живых оборвётся, если он сейчас уйдёт.
– Такой страны больше нет. Есть Чехия и Словакия, – сухо констатировал Радан, аккуратно, почти незаметно оглянувшись по сторонам, будто откуда-то мог выскочить голодный и злой пёс. – Как давно ты там?
– Я точно не знаю, – Милена пожала плечами. Её взгляд заметался по комнате в поисках календаря. – Какой сейчас год? – сдавленно, словно опасаясь услышать суровый приговор, спросила она.
– Когда ты туда попала? – уклонился от прямого ответа Радан. – Или ты там и... родилась? Появилась? – густая и немного косая чёлка ещё больше опустилась на его глаза. Он всё ещё выглядел агрессивно-настороженным.
– Я угодила в зазеркалье. Раньше была человеком. С тысяча девятьсот восьмидесятого года прозрачная тюрьма стала моим домом, – подавленно призналась Милена.
– Значит, тридцать лет назад, – задумчиво протянул Радан, подойдя вплотную к зеркалу. Развернул его так, что теперь Милена могла разглядеть спальню целиком. Стены просторной комнаты были цвета старого золота. Тёмный паркет, тёмные же низкие столики, просторные кресла, кушетка, многослойные шторы из мерцающей тафты – всё было подобрано с изысканным вкусом, безумно дорогим, но не кичливым. По правую сторону от зеркала была широкая незастеленная постель с фиолетовыми простынями и подушками и с двумя низкими прикроватными тумбочками. Левей темницы Милены было окно, чуть дальше стояла старинная японская ширма, скрывавшая дверь, очевидно ведущую в гардеробную. И так же, как и в гостиной, все поверхности в спальне были уставлены вазами с цветами, с те ми же нежными тюльпанами и сиренью, жасмином и ирисами. Странный диссонанс, снова подумалось Милене.