– Со мной… – задыхаясь от удушья слёз и кусая губы, запинаясь, произнесла Авелин.
– С тобой, – он прижался щекой к её виску.
… – Прошу! Заклинаю тебя всем святым, – глухо, захлёбываясь надрывными всхлипами, будто кровью из перерезанного бритвой горла, простонала Авелин. – Отпусти Айми. Со мной... – она хотела подбежать к Арно, но не смогла, рана от лезвия в боку лишала сил. – Со мной делай всё, что хочешь, но её… Не трогай её, – она стала медленно оседать на колени. – Я прошу тебя! Умоляю!
– Умоляешь? – пухлые губы тронула ухмылка. Грубо толкнув тихо плачущую девочку в сторону невысокого шатена с револьвером в руке, Арно приблизился к Авелин. – Пять лет назад ты говорила то же самое, и я уступил тебе. И вот она – твоя благодарность! – сквозь зубы процедил он.
– Но Айми моя дочь и…
– Мне плевать, – протяжно и чётко ответил Арно.
Трясущими руками Авелин обхватила его ноги.
– Я прошу тебя, Господин, – теряя от горя и отчаяния рассудок, она стала целовать его обувь. – Господин, пожалуйста… – мгновение – и она получила сильный удар ногой в лицо. Упав на землю, покрытую сухой шершавой листвой, Авелин, чуть не нырнув в манящее забытье, с трудом удержалась за острые грани реальности.
– Встань, – схватив её за волосы, он заставил Авелин подняться. – И смотри, милая, что будет, – колко прошептал он ей на ухо. – И знай: всё, что было с тобой до этого, покажется тебе Раем. Ад только начинается.
– Пташка…
Авелин казалось, что она сидит на качелях, которые, то поднимая её верх, то аккуратно опуская вниз, изо всех сил пытаются развеять мрак, что сгустился под ногами и головой, окружил со всех сторон.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Ветер не бьёт в лицо.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Качание убаюкивает.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Ещё немного, и появится второе дыхание.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
– Открой глаза.
Свет, словно искрящийся под солнцем снег, под действием мягкого голоса Радана начал проникать в сознание Авелин. Сумрак, сам того не желая, постепенно стал уползать, забирая с собой уродливые тени прошлого.
– Вернись ко мне.
– Радан, – одними губами произнесла Авелин. Стараясь унять внутреннюю дрожь и прийти в себя, она не нарочно, не задумываясь, царапала его плечи.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Клешни боли отпускали.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Пугливо приоткрыв глаза, Авелин поняла, что за качели ей мерещились. Что за качели смогли вынести её из лабиринта воспоминаний. Радан усадил её к себе на колени и, крепко прижимая к груди, желая успокоить, покачивался с ней назад-вперёд, назад-вперёд, как с маленьким ребёнком.
– Прости, – ломко.
– Я сам виноват, – хрипло.
Авелин замотала головой и, посмотрев на Радана, в молочном свете луны увидела на его щеке царапину, из которой сочились, точно бусинки росы, капельки крови. Боязливо протянув к ним руку, она, не смея заглянуть в любимые глаза, аккуратно их стёрла.
– Прости, я не хотела, – она стыдливо зажмурилась. – Я даже не помню…
– Пташка, – перехватив её запястье, Радан поцеловал в ладонь. – Прекращай уже извиняться. Договорились?
– Но я… – недоговорив, Авелин теснее прижалась к нему, уткнулась лицом ему в ключицу.
Тепло.
Вдох.
Спокойно.
Выдох.
Секунда, две, три.
Вдох.
Равновесие найдено.
Выдох.
Стало легче дышать. Думать. Осознавать.
– Он часто… – после недолгого молчания прошептала Авелин. – Он очень часто держал меня за шею и душил… душил, пока я либо не теряла сознание, либо не оказывалась близка к этому. А потом… – она почувствовала, как мышцы Радана напряглись, и замолчала. Она опасалась, что лишние напоминания о её прошлом могут вызвать у него брезгливость по отношению к ней.
– Ты никогда не говорила о том, что с тобой конкретно произошло, – задумчиво сказал он. – Поделись этим со мной, – в его голосе царила просьба. – Возможно, тогда тебе станет легче. Я хочу стать для тебя и другом… Позволишь?
– Уже, – Авелин неспешно стала перебирать пальцами волосы на затылке Радана. – Ты рядом, и мне уже легче. Не так страшно. И ты для меня не только… – запнулась. Она хотела сказать «любимый мужчина», но постеснялась. К тому же она не хотела торопить события и ставить рамки, обозначать, кто они друг для друга. Ибо беспокоилась, что, сделав это, в лучшем случае покажется ему навязчивой девушкой без гордости, а в худшем – прилипчивой обузой.