____________________
[1] Анна Ахматова «Я не любви твоей прошу»;
Пояснение: Ради – уменьшительно-ласкательное от имени Радан.
Часть II. Перекрёсток равнозначных дорог. Глава 5. Алые качели
Смежая веки, вижу я острей.
Открыв глаза, гляжу, не замечая,
Но светел тёмный взгляд моих очей,
Когда во сне к тебе их обращаю.
Отрывок из сонета Шекспира № 43.
Перевод: С. Маршака.
– Проходи, – освобождая дорогу в узкий коридор, Милана, облачённая в старый растянутый свитер и широкие тёмные брюки, сделала пару шагов в сторону. – Будешь чай? – несмело поинтересовалась она. – Кофе? – на её накрашенные алой помадой губы легла блёклая тень улыбки.
– Благодарю, но нет, – ответил Радан и, закрыв за собой дверь, попытался поймать рассеянный взгляд Миланы, но у него ничего не вышло. Смотря куда-то поверх его плеч, она едва заметно кивнула и, развернувшись, нетвёрдой походкой прошла вглубь своего временного жилья.
Радан молча последовал за ней и спустя мгновение очутился в центре небольшой, но довольно уютно обставленной комнаты. Мебели было немного, большую часть пространства занимали две стоящие друг напротив друга кровати, меж которыми находился круглый придвинутый к окну стол. Расстёгивая куртку – в помещении было довольно душно – Радан стал внимательно наблюдать за Миланой, которая, выключив старое радио и присев на один из стульев, сложила на коленях руки. Вглядываясь в некогда родные сердцу черты лица, Радан не чувствовал ровным счётом ничего. Внутри властвовала абсолютная пустота, словно на холсте выцвели все краски, а сам он никогда и не любил девушку, на которую та была похожа, как сестра-близнец.
С Миленой дело было иначе. Пленница зазеркалья побуждала его память являть на свет рой воспоминаний, что как гарпии устремлялись к нему, представляя взору не горящие в огне времени картины, где он был счастлив и несчастлив одновременно. Его душа, вопреки давлению на неё разума, откликалась на немой крик отчаяния девушки. И сейчас он знал почему. Долгое время удерживая глубоко внутри себя двух сероглазых призраков, он упорно не желал разжимать с ними пальцев, опасаясь, что если он это сделает, то потеряет Авелин, что эхом вошла в его жизнь; неприметно и тихо стала ему близка, дорога. Что он лишится её мягкого и столь необходимого, точно биение сердца, участия в его судьбе. Утратит всё. Так повелось в его жизни, что все, к кому он привязывался, внезапно угасали, словно он был их невольным палачом. Если отпустить призраков, разве не упадёт в очередной раз дамоклов меч на его любовь?.. Нет, Радан не боялся вновь ощутить острый вкус утраты иль кромешного одиночества, ибо знал: он выдержит. Он не желал лишь одного – заставлять испытывать сжигающую и молчаливую боль ту, которая верит ему и в него. Впуская её к себе – в душу и сердце, в пульс жизни – Радан не хотел, чтобы она окутывалась шёлком Тьмы. Он желал Авелин оберегать. Радовать. Любить. Просто любить. Но, помня о кровавых зарницах и чёрных крестах, он восемь лет, что был с ней знаком, старался обходить её женскую суть стороной. И всё для того чтобы она сама остыла к нему. Нашла утешение в других руках, в чужих губах. Но как только он интуитивно почувствовал, что Авелин хотят у него незаметно и осторожно украсть, то чётко осознал, что превратит в прах любого, кто посмеет это сделать. Радан решил действовать. Рискнуть. И стоило ему только дать шанс не столько Авелин, сколько, прежде всего, самому себе, как паруса, устремлённые к скупым небесам, вдруг обдало солнечным светом. И вся боль, все сомнения и тревоги исчезли, словно их смыли шипящие волны безмятежного счастья и разбили о скалы – не жалея, жестоко. Даже то чувство к Огниану, знойное, будто раскалённый свинец в грудь, сбавило жар, словно кто-то прекратил раздувать меха. Ослепляющая ярость дымом от дотлевающей сигареты стала постепенно улетучиваться. Радан был готов не только принять Огниана как нечто неизбежное, но и, окончательно его простив, выйти из затянувшейся дуэли равным с ним победителем. На это требовалось ещё немного времени, но он чувствовал: прощение, несомненно, произойдёт, вне зависимости от того, раскается ли в конечном счёте брат или нет. Но пока Радан ощущал исходящую от мужчины угрозу для Авелин – его личного маяка средь обжигающего мороза реальности – он не мог ему всецело довериться. Простить и принять. Он знал: та правда, которую он утаивает от Огниана, может, примирив их, навсегда развести их дороги в разные стороны, но выкладывать свой главный козырь сейчас он передумал. Радан решил, что предосторожность лишней не бывает. Да и для начала им обоим необходимо понять, почему судьба уже не в первый раз сталкивает их с внешней копией некогда возлюбленных девушек... Что желает показать, рассказать?.. Безусловно, Радан считал, что глупо молчать, ведь это может лишь ещё больше осложнить ситуацию, но гордость – упрямая и въедливая – вновь решила вступить в игру. И он не стал подавлять её, потому как в данный момент хотел именно этого – поддаться порыву и удовлетворить своё желание сделать так, как ему хочется.