– Тьма… – отрешённо протянул Радан и перевёл взгляд на точно окрашенные радугой кроны деревьев, что виднелись за окном. Чуть покачиваясь вслед за слабыми порывами ветра, они позволяли тому срывать с себя уже тронутые забвением листья. – Для меня тьма – это недорассвет и недосумрак, дитя неустанного сна, что окутало своим флёром непрошеных путников, которые недостойны того, чтобы проситься к ней на аудиенцию. Тьма, – уголки его губ едва приподнялись, – довольно печальна и грустна, ибо она всем своим существом желает хоть раз, всего один-единственный раз взглянуть на рассвет; на небо, на котором сквозь тяжёлые облака виднеются солнечные полосы; увидеть на мгновение свою противоположность, своего брата – день.
– А свет? – глухо и неуверенно спросила Милана.
Радан заметил, что всё то время, пока он говорил, она выглядела так, будто слушала исповедь грешника, которого нельзя было ни в коем случае перебивать, потому как одно неверно сказанное слово, один неправильно заданный вопрос могли привести к тому, что отступник вновь закроет крошечное оконце в свою душу и больше никогда уже не решится его открыть; поделиться частью своего мира – сокровенного и хрупкого, как паутина, сотканная пауком перед дождём. Это его несколько и позабавило и опечалило одновременно.
– Свет… – внимательно вглядываясь в каждую чёрточку лица Миланы, Радан склонил голову набок. Он не был удивлён её вопросами, потому как был уверен, что она и есть та самая пленница зазеркалья, которую он встретил более полугода назад. И он чувствовал: сейчас Милане важно знать его мнение насчёт света и тьмы. Но зачем?.. Это для него пока оставалось открытым вопросом. Поэтому для начала Радан решил понять основное: не врёт ли Милана насчёт того, что ничего не помнит и лишь на подсознательном уровне знает, почему её вернули в мир живых и что ей необходимо в нём сделать, или она всё знает, но молчит, потому как либо ещё не пришло время, либо он сам должен докопаться до истоков правды. – Свет – это сочное и яркое сияние солнца, – неспешно начал Радан. Улыбнулся. – Блеск радости в глазах детей. Жизнь. Любовь… Но, увы, никому невдомёк, что свет лукав и опасен, как и его сестра – тьма. Только вот, в отличие от сестрицы, он куда более изощрён, совершенно никому не позволяет нигде скрыться, как бы ни хотелось. Плавно и нежно, почти что неуловимо касаясь, он ослепляет, и только самые сильные, как и во тьме, смогут видеть. Но видеть тем, что в самой сердцевине души.
– Ты сильный?
– Сила – это понятие растяжимое, Милана, – ровно ответил Радан, уходя от ответа, который он не желал озвучивать, ибо его сила отныне заключалась в его слабости – в девушке с ароматом перца и топлёного шоколада. – Почему тебя это интересует? – стоило ему только подумать об Авелин, как его сердце внезапно укололо. Он бы многое отдал, чтобы сейчас, сию же минуту встать и уйти. Прийти к любимой и, заключив её в ловушку объятий, уткнуться носом ей в ключицу. Вдохнуть нежность её кожи, услышать голос – застенчивый, тихий. Он знал: Авелин будет, мягко говоря, неприятно, если она узнает, что он утаил от неё не только то, почему судьба Милены его интересовала, но и то, что сейчас в его жизни появилась Милана. Однако, стремясь во всём самостоятельно разобраться и уберечь Авелин от лишних переживаний, он предпочёл и дальше скрывать от неё эти факты. И в данный момент, находясь рядом с тенью минувшего, он силился разобраться в причинах её присутствия для того, чтобы раз и навсегда с ней простившись, приложив все усилия, без опаски и без оглядки помочь вспыхнуть мечте Авелин. Грёзам о новой жизни, где они будут рука об руку вдвоём идти босиком по колючему снегу и мягкой траве, по острым камням и тёплому песку... Шагая вместе, улыбаться случайным прохожим. Везде и всюду только вдвоём, без уродливых ликов прошлого на общей дороге вечности.
– В твоих ладонях есть как Свет, так и Тьма, – заминка.
Сосредоточенный взгляд Радана.
– И ты… – Милана нервно облизала губы. Тяжёлый вздох. – Сильный. Перед каким бы жестоким выбором ни оказался, – она затеребила волосы, словно обдумывая, стоит ли ей продолжать озвучивать мысль. – Будучи однажды на дне колодца, – решительно, приглушённо, – ты испил бокал страданья, но, – сжала ладони в кулаки так, что костяшки пальцев побелели, – сумел сохранить капли целебной воды… которые не позволили трясине мрака поглотить тебя. Предполагаю, – точно не зная, чем же занять руки, она положила их на стол и, сильно нажимая пальцем, стала рисовать на нём узоры, – что, когда тебе предстоит испить чашу отчаяния, боли и ненависти к самому себе, ты не встанешь на колени перед, – пауза, и ослабшим голосом, – перед Князем. Ведь её любовь и вера где-то в глубинах твоего сердца и недрах памяти сохранят тот самый Свет, – нерушимая надежда, – который ни куш смерти, ни ливень Тьмы не смогут ни задуть, ни потушить.