– Обещаешь? – сдавленно спросила Милена у самой знаменитой статуи, протягивая руку, на одном из тонких пальцев которой красовалось маленькое золотое колечко в форме сердца, простреленного стрелой Амура. С надеждой заглядывая в слащаво-умиротворённое лицо и неживые глаза изваяния, Милена замерла: сотни противоречивых мыслей волной накрыли её с головой. Поджав губы и передумав просить о помощи, она отдернула ладонь от статуи, как от огня.
– Не верю! – ядовито, с искорками отчаяния прошипела она, делая шаг назад. – Мне уже никто не поможет! Никто...
Повернувшись лицом в сторону Малой Страны, неспешно зашагала домой. Миновала скульптуры святых мучениц Елизаветы, Маргариты, Варвары и задержалась у Мадонны с младенцем.
– Всё ложь. Незачем приносить душу в этот проклятый мир, – плюнула ей под ноги и пошла дальше по пронизанному насквозь историей Карлову мосту.
Открыв дверь в двухкомнатную квартиру, Милена неловко переступила порог и небрежно кинула ключи на тумбочку. Скинула с плеч на пол насквозь мокрый плащ и, смотря в темный коридор, сползла по косяку двери на корточки. Подтянув колени к груди, сжала кулаки, до боли и крови вгоняя ногти в ладони.
– Нет. Не буду плакать! Я сильная, справлюсь!
Зажмурившись, провела руками по лицу.
– Как страшно... противно. Больно.
Мокрые пряди волос, плачущие дождем, упали ей на лицо.
– За что?
Нервно дрожа, Милена встала и наощупь прошла в уютную родным теплом, погруженную во мрак гостиную. Щёлкнула выключателем – свет безжалостно резанул глаза, и она зажмурилась. Через пару секунд робко разомкнула влажные ресницы.
Вынув из секции бутылку виски двадцатидвухлетней выдержки, откупорила её и сделала большой глоток обжигающей жидкости. Горло всполохнуло. Поморщившись от крепкого напитка, выдохнула.
Взяв с полки кончиками дрожащих пальцев недавно купленную виниловую пластинку, Милена включила проигрыватель, и квартира моментально погрузилась в печально-ностальгическую атмосферу. Зазвучала проникновенная мелодия. В ней тосковала гитара, вздыхали скрипки и альты… Женский голос, роняя слезу, с кристальной нежностью пел:
– Не забирай мою мечту, знаешь,
Мою мечту о бессонных ночах.
Не забирай мою мечту и верни мне это чувство,
Что я не одинока, целиком теряюсь в тебе. [1]
Оставляя на ковре цвета карамели грязные следы босых ног, Милена, жадно глотая спиртное, зашла в ванную. Поставив початую бутылку алкоголя на стиральную машину, обеими руками схватилась за кран. Включила воду. Порывисто, с неприязнью и отвращением избавила себя от изорванного платья. Кинув его в дальний угол, оторопела, смотря в висящее над раковиной зеркало. В нём отражалась хрупкая девушка с растрёпанными белоснежными волосами, опухшим и перемазанным грязью лицом, с пустыми стеклянными глазами и тонкой дорожкой пореза поперек горла.
«Как он только уцелел, не упал?» – подумала Милена, тронув деревянный крестик, висевший на шее на надрезанной веревочке.
Из раны, оставленной острым металлом, направляемым жестокой рукой незнакомого Милене мужчины, к груди до сих пор тянулись редкие нити крови. Неуверенно коснувшись ледяными пальцами нескольких капель густой алой жидкости, Милена крепко сомкнула веки и снова мысленно пережила минуты насилия. Желая отогнать непрошеные воспоминания, она, резко широко распахнув глаза нежно-голубого цвета, постаралась улыбнуться, приободрить себя. Но вышел лишь горький, пропитанный жалостью к себе оскал. Покачав головой, Милена встала под горячий душ. Но это не помогло. Озноб не проходил. Её продолжало колотить.
Боль с лихвой плескалась под кожей. Казалось, она была всюду и являлась самой жизнью и воздухом. Запястья ныли, оттого что их совсем недавно выворачивали; голова гудела – места, где с неё вырвали пучки волос горели ожогом. Бёдра, покрытые ссадинами и синяками, словно ласкало лезвие разбитого стекла. Колени щипало, а во рту застыл противный солоноватый вкус.