– Существует легенда, – приглушённо начал он, – в которой рассказывается, что когда-то давным-давно жил один венценосец. В течение долгого времени он искал подходящее место для закладки нового города, расширившего бы его владения. Но сколько бы замечательных земель ни объездил и ни увидел, он всё никак не мог найти место, которое покорило бы его. Зародило бы в нём желание остановиться и обосноваться. Монарх уже совсем отчаялся, удручённый, подошёл к морскому берегу и, размахивая кошельком, воскликнул: «У меня есть множество золота и серебра, не счесть меди, а вот места – самого достойного и лучшего – я так и не сумел отыскать». Морская волна, будто обиженная до глубины души словами короля, накрыла его сапоги и промочила их насквозь. Правитель, отскакивая в сторону, уронил в воду кошелёк с монетами, а волна, удовлетворённо улыбнувшись пенным барашком, отхлынула, забрав с собой трофей. Чертыхаясь и нервно всплескивая руками, венценосец вернулся в лагерь своей свиты без денег, – небольшая пауза. Радан, наклонившись к уху Авелин, провёл носом по её волосам. Наваждение. – После того события прошло несколько лет. Владения короля обнищали. И однажды, сидя в пустом, покрытой паутиной замке, он вспомнил о выроненном в воду кошельке. Оседлав лошадь, поехал искать своё золото. И когда он подошёл к морскому берегу, то волна с пеной и шипением вынесла к его ногам потрёпанный кошелёк, что был набит монетами. И тогда король понял, что лучшего места ему не найти, и спустя некоторое время заложил там свой город. С тех пор и существует эта примета, – Радан щёлкнул по носу Авелин, внимательно слушающую его. – С давних времён вода считается таинственной субстанцией, которая хранит в себе абсолютно всю информацию о том, что происходит в мире. Бросая в неё монету, ты тем самым выражаешь ей своё уважение, в некотором роде ублажаешь её, словно прося разрешения вернуться. А она, подобно гостеприимной хозяйке, ищет способ вновь привести тебя на это место, ведь её связи безграничны и действуют во всей вселенной.
– Интересная история… – Авелин дыханием коснулась лица Радана, а ладони её, скользнув по его широким плечам, легли ему на грудь. Аккуратно прижавшись своей щекой к его, она начала ластиться к нему, будто кошка. Обхватив руками стройную фигуру, Радан приподнял Авелин. Она тихо рассмеялась, но, вздрогнув, умолкла, словно испугалась поверить в собственное счастье. Но стоило Радану её, закружив, начать целовать, как она между поцелуями вновь позволила себе отдаться веселью. И смех её был подобен нежности лепестков камелии и звону маленьких хрустальных колокольчиков. Она жила. И это не могло не радовать Радана. Весь мрак, что находился в его сущности, точно начал затираться белым мелком.
Поставив Авелин на землю, Радан отогнул ворот женского плаща и стал аккуратно покусывать её за шею. Внутри него всё начинало кипеть, и, если бы они были не на улице, где, несмотря на столь позднее время, было довольно много людей, его касания стали бы более требовательными, а поцелуи – хищными. И он вряд ли смог бы вести себя так благоразумно, как сейчас.
Внезапно он почувствовал, что Авелин напряглась. Замерла, боясь пошевелиться. Радан поднял голову, но девушка резко спрятала у него на груди лицо, которое, как он успел заметить, побледнело и стало походить на полотно. Пропали все, абсолютно все прежние краски беззаботного счастья и радости. Она была чем-то напугана. Радан попытался немного отстраниться, чтобы заглянуть в глаза Авелин и понять, что же с ней произошло, но она лишь ещё сильнее прижалась к нему, словно желая от кого-то спрятаться в нём.
– Пташка, – он провёл ладонью по её волосам, – что случилось?
Авелин, продолжая крепко обнимать Радана, приподнялась на носочках и посмотрела куда-то за его спину. Оглянувшись и не увидев ничего, что могло бы привести девушку в такой ужас, он аккуратно сжал её за плечи и немного – всего на пару сантиметров – отодвинулся, чтобы увидеть её лицо. Его прошиб озноб, когда он заглянул в карие глаза: в стеклянной, практически мёртвой глубине он словно видел лики и отражения сотен и сотен смертей.
Авелин начала бить крупная дрожь, словно на неё обнажённую то и дело обрушивались порывы ледяного ветра; взгляд стал невидящим и был направлен в пространство, словно она смотрела на то, что было не дано увидеть Радану. Он хотел было обернуться, но она вновь прижалась к нему.
– Давай… давай уедем, – её голос стал до неузнаваемости разбитым. – Пожалуйста, Радан! – взмолилась она, безуспешно глуша нахлынувшие рыдания.