Авелин будто попала в немое кино – мир вокруг утратил краски, очертания размылись, а звуки – эти мерзкие, ужасные звуки – доносились откуда-то издалека, из другой комнаты, другого мира. Дыхание перехватило. Тупая боль затуманила разум.
Моргнув, она не почувствовала, как слёзы потекли по щекам.
– Ты ненасытен, – сладко простонала Велия, сидя на краю стола, обхватив ногами бедра Радана и выгнув спину. Прижавшись нагой грудью к торсу мужчины, она начала страстно целовать его в губы. И Радан не отпрянул, самозабвенно ей ответил.
Сердце Авелин забилось с удвоенной скоростью, словно желая разбиться о рёбра. По телу поползла мелкая дрожь. В голове осталась только одна мысль: «Бежать!» Стремиться прочь из этого кошмара наяву. Проснуться или, наоборот, уснуть – не важно. Лишь бы перестать чувствовать ту боль, что разрывала сейчас её разум.
Но она не убежала. Что-то остановило её. Был ли это страх, парализовавший тело, или желание понять, почему её предали, или надежда на то, что это всё шутка и Радан сейчас рассмеётся и скажет: «Поверила! Иди ко мне, дурочка моя», – Авелин не знала. Но она не сдвинулась ни на дюйм. Она продолжала стоять как вкопанная и смотреть на двух самых близких в её жизни людей, которые распинали, насиловали её мир.
Из глаз текли горячие ручейки слёз.
Радан всё обнимал и ласкал другую. Не замечал присутствия Авелин. Не чувствовал на своих плечах её взгляд. Целовал грудь Велии, подчиняя своей воли, своему желанию и страсти, бурлящей в крови, каждый её вдох и выдох. А она, извиваясь, прижималась к нему всё ближе и ближе, всё теснее и теснее. Ногтями пробегалась по спине, стонала и звала его.
Авелин вновь почудилось, будто она была котёнком. Но на сей раз всё было иначе… Теперь её бездомную сначала подобрали на улице. Накормили, залечили раны. Дали почувствовать себя в безопасности, позволили считать, что отныне у неё есть свой дом. И вот когда котёнок уже прижился и поверил хозяину, тот отвёл его в приют. Но котёнок, сумев найти лазейку, сбежал домой и увидел, что хозяин завёл себе щенка. И ныне только он получал все ласки – ласки, к которым так привык котёнок и в которых так нуждался.
Опустив глаза, Авелин увидела, что хрустальная ваза, стоящая до этого на столе, была теперь разбита, и её осколки, покоясь на полу, будто издеваясь, задорно подмигивали ей в свете лампы. А между ними лежали переломанные нежно-голубые лесные незабудки, которые Радан подарил ей днём. Она не знала, где он нашёл их золотой осенью, и с трепетом поставила цветы вазу, которая сейчас уже не была цела, как и сама Авелин. Сердце было в клочья разорвано. Боль в висках не унималась.
Обессилив, Авелин упёрлась спиной в косяк двери.
Голова кружилась. Безысходность, вцепившись в глотку скользкими пальцами, душила. Отчаянье отравляло кровь.
Авелин медленно сползла по косяку на пол. Заметив, что в паре сантиметров от неё на полу лежат и листки бумаги, непроизвольно протянула к ним руку, но в следующий миг пугливо отдёрнула. Она знала, что на них изображено. Там был нарисован Радан. Его глаза, в которых она тонула, как в волнах океана; его волосы, в которых она так любила путать свои пальцы; его брови, нос, шея и губы. Тонкие и жёсткие губы, которые она робко целовала, которые глубоко целовали её, а сейчас дарящие страстные поцелуи другим губам. Чужим.
В солнечное сплетение ударила раскалённая, жалящая боль. Авелин прижала ладони к груди, боясь, что если это не сделает, то рассыплется пеплом.