Расстегнув ремень безопасности, он повернулся лицом к Авелин, сидящей на пассажирском сидении. Та, опустив голову, водила ладонями по коленям, прикрытым тонким капроном колготок. Радан положил свою руку на её, едва дрожащую. Чуть сжал прохладные пальцы. Авелин порывисто вздохнула.
– Всё будет хорошо, – сказал Радан и, желая приободрить любимую, через силу улыбнулся одними уголками губ. – Не переживай, – почти невесомо коснувшись пальцами подбородка Авелин, он заставил её на себя посмотреть.
В глазах цвета крепкого чая Радан заметил острую боль с примесью неутолимой тревоги, вызывающей у Авелин озноб. И в то же время её взгляд накрыл его океаном истинной, безграничной преданности, сравнимой с собачьей верностью. Авелин признавала руки, голос и запах только Радана – своего хозяина. Она любила его безгранично и самозабвенно, податливо и кротко. Поэтому стыд – непривычный для Радана, почти незнакомый – незаметно подкрался к нему и напал подобно голодному зверю. Волна злости на самого себя сотворённое прошлым вечером захлестнула его, заставив отвести взгляд в сторону. В недрах души с новой силой заискрилась досада, угрожая в скором времени перерасти в пожар.
Он силился понять: почему, в мгновение потеряв своё настоящее Я, он вдруг возжелал другую, тем более Велию – яркую противоположность Авелин? Почему на некоторое время его внутренний мир обезумел и устремился к хищнице, а не к хрупкой и ранимой девушке, которой он дорожил больше собственной жизни?
Раздражение. Привыкший всегда и всех подчинять своей воле, он чувствовал себя использованным. Радан мысленно чертыхнулся.
Вчера он сказал «Прости». Впервые за долгое время извинился перед кем-то. Ему было тяжело и трудно сделать это. Он привык всегда считать себя правым вне зависимости от обстоятельств, и если и признавал вину, то предпочитал не просить прощения, а пытаться заслужить его своими действиями. Но прошлым вечером всё вышло из-под его контроля. Но несмотря на это Радан точно знал: если потребуется, он запрёт Авелин в комнате, закуёт в самые крепкие цепи, но не отпустит от себя. Никуда. Никогда. Но этого не потребовалось. Авелин добровольно осталась с ним. Простила его. Почему? Потому что она любила его больше, чем он её?.. Или потому что её любовь была лучше, чем его? Чище, светлей… Такой, которой ему оставалось лишь завидовать?
Отныне у Радана не было права на ошибку. Он, как никогда остро, осознавал: ещё одно предательство – и Авелин безвозвратно отдалится от него, даже если будет всё так же любить его, даже если до самой своей или его смерти будет крепко держать за руку.
Груз ласк Велии, этого поцелуя Иуды, словно многотонная надгробная плита давил Радану на грудь и душу. Собственная пробудившаяся совесть была судьёй, приговаривавшим его к казни. Радан не мог простить самого себя, ведь он сделал то, чего поклялся не позволить никому: причинил Авелин рвущую сердце боль. Он собственными руками едва не уничтожил их общее будущее и, если бы она столь самозабвенно не любила его, он бы навсегда потерял вкус и запах самой жизни.
Радан был благодарен Авелин за то, что она была по натуре истинной женщиной, ориентирующейся в первую очередь не на себя, а на мужчину. За то, что в её любви не было пресловутого понятия «собственного достоинства», в котором чаще всего прячут гордыню и страх полного доверия. Авелин была открыта ему и была перед ним, как и прежде, беззащитна. Именно это отворяло в нём то, что он прятал даже от себя самого: грани нежности и заботы, светлые стороны утраченной для неба души.
Радан понимал: он подорвал доверие и веру девушки – именно то, что он по песчинкам собирал восемь лет. И он был готов потратить вечность, чтобы вернуть это, ибо Авелин стала неотъемлемой частью его самого.
Подавшись вперёд, Радан вложил в руки возлюбленной ключи от автомобиля и обнял её.
Мягкие губы прижались к его шее, пальцы начали медленно и нежно поглаживать волосы. По его телу пробежала волна тепла.
– Пожалуйста, позволь мне пойти с тобой, – робко попросила Авелин.