— Ну, что, Пётр Николаевич? — усмехаюсь я. — Чем займёмся? Вы чемоданчик-то поставьте.
— Р-р-р-авняйсь! — зычно орёт прапор с порога бытовки. — Сми-р-р-р-но!
Кухарь действительно ставит чемодан на землю и достаёт из-за пояса пистолет. Я шагаю к нему ближе.
— Отойди, Брагин, — качает он головой. — Я ведь выстрелю…
— Зачем усугублять своё положение? — усмехаюсь я.
— Мне терять нечего…
— Всегда есть, что терять, Пётр Николаевич.
— Не вводи во искушение… — морщится он, делаясь похожим на сказочного хорька, научившегося человеческому языку, и глаза его как бы замерзают.
Смотри-ка, решительный какой. И вправду ведь пальнёт сдуру-то…
Я стою с поднятыми руками, а он чуть наклоняется вперёд и в вытянутой руке держит ТТ, направленный мне в грудь. Я прямо вижу иллюстрацию из учебника пятьдесят лохматого года. Олдскульная классика. Ну что же, раз такое дело, то и действовать приходится по писанному…
— Талантливый вы человек, Пётр Николаевич… — начинаю я, чтобы притупить его бдительность и резко, как выстрелившая пружина, поворачиваю корпус по часовой стрелке, цепко хватаю левой его за запястье, одновременно отводя его руку и линию огня вправо вниз.
Хорёк, следуя за своей рукой, подаётся вперёд и наклоняется. Ну, а дальше мне остаётся только ещё поддёрнуть его руку вперёд и, поворачивая по часовой стрелке, провести болевой приём «перегибание в локте с помощью плеча сверху».
В результате мы падаем на землю, он оказывается подо мной, уткнувшись в пыль и вытоптанную траву лицом, а я, соответственно, на нём. Выкручиваю пистолет. Он воет и чуть трепыхается и даже, прежде чем выпустить пушку из руки, успевает нажать на спуск. Бах!
Твою дивизию!
Толстый прапорщик, спускаясь из фургона по хлипкой откидной лесенке, поворачивается спиной и держится обеими руками за края дверного проёма. А ногой нетрезво нашаривает ступеньку.
В этот момент и настигает его вражеская пуля, впиваясь в мягкие филейные части отсиженного зада. Прапорщик дико орёт, а Поварёнок выпускает пушку из руки.
Я поднимаю голову и вижу Трыню, сжимающего в высоко поднятых скованных руках оружие пролетариата, то есть здоровенный булыжник.
— Отойди! — грозно требует он.
— Не надо, Андрей, — качаю я головой. — Не надо.
Я поднимаюсь, а поверженный враг остаётся лежать в пыли.
— Ствол-то с криминальной историей, да? — качаю я головой. — Ещё пятачок накинут. Вот, Пётр Николаевич, вы же талантливый человек, крутую операцию смогли провернуть даже вот с таким-то человеческим материалом. Неподготовленным. Вашу бы энергию, да в мирных целях…
— Ладно, Брагин, на этот раз твоя взяла. Но мы с тобой ещё поквитаемся.
— Уже нескоро, — вздыхаю я, слыша звуки моторов.
Кухарь тоже слышит эти звуки и резко вскакивает. Взгляд его делается диким, кажется, до него доходит истинное положение вещей поэтому, схватив чемодан, как последнюю свою надежду на спасение, он рвёт с места к узкому, заросшему крапивой проходу между ржавыми бочками и вольером свиней.
Но Трыня, не теряет бдительности. Вот уж дитя Давидово, судя по всему. Безо всякой пращи он бросает-таки свой булыжник и тот попадает Поварёнку по ноге.
Естественно, Пётр Николаевич падает, как подкошенный. Чемодан летит в одну сторону, а сам он в другую. Он со всего маха врезается в загородку для свиней, и старые жерди не выдержав такого напора, проламываются, открывая доступ к животным.
Не в силах удержаться, Кухарчук пушечным ядром влетает на территорию наших меньших братьев. Он врывается на их территрию спиной вперёд и, поскользнувшись, тут же теряет равновесие, со всего маха падая в жижу из грязи и испражнений.
— О, ужас! — качаю я головой. — Что же ты наделал, Андрюха…
Бывший заложник заливисто и безо всякого зазрения совести начинает ржать. Свиньи бросаются в стороны и совсем не торопятся накидываться на незваного гостя и начинать обещанное кровавое пиршество.
С грохотом распахиваются ворота, и на территорию врывается «газон». Он резко и красиво тормозит, и из затянутого брезентом кузова выскакивают зелёные человечки и тут же разбегаются по двору. Главное, вовремя.
Но это ещё не финал. Я слышу низкое нарастающее громыхание и вибрации. Над скотным двором нависает огромная туша вертолёта. Воздушные вихри треплют волосы и одежды, а рёв двигателя перекрывает даже крик раненого прапора.