Тени и отзвуки времени
МАСТЕР ЖИВОГО СЛОВА
Чужедальние страны, далекие города! Каждый по-своему запоминает их и «оживляет» потом в воспоминаниях. Слушая рассказы бывалых путешественников, убеждаешься: для одних опорными точками памяти становятся фасады и интерьеры отелей, для других — архитектурный облик улиц и площадей или памятники старины, для третьих — неповторимые черты природы или достоинства местной кухни. Сам я отношусь, пожалуй, к четвертой, так сказать, «физиономической» школе. Лишь стоит мне услыхать знакомые названия, и в памяти тотчас всплывают лица людей, распахнувших передо мной сердца своих городов. Даже в кружках на географической карте — как в модных некогда медальонах — видятся мне портреты далеких друзей…
И когда я слышу о Вьетнаме, с которым связана большая часть прожитых лет, о Ханое, где знаю теперь каждую улицу и закоулок, я одним из первых вспоминаю Нгуен Туана — его высокий лысоватый лоб, зачесанные за уши седые волосы, лукавый прищур глаз за очками и коротко подстриженные «чаплинские» усики — и слышу его глуховатый, неожиданно низкий голос. Так уж вышло, что «старик» Туан стал одним из самых близких и дорогих друзей, несмотря на огромное, разделяющее нас расстояние, разные, перефразируя поэта, «языки и нравы» и большую разницу в возрасте: без малого четверть века. Нгуен Туан родился в 1910 году, как раз когда на моей родине, в Одессе, пустили первый трамвай. Совпадение это сам Туан, будучи лет десять назад в Одессе, счел символическим и пожелал проехать в трамвае «круг почета», сокрушаясь, что это не тот же самый вагон, который кропили когда-то святой водой. Мне трудно теперь вспомнить день, когда мы с ним подружились: как всегда в таких случаях, кажется, будто знаешь человека давным-давно, всю жизнь. Но навсегда сохранился в памяти январский день последнего моего университетского года, когда я впервые прочел книгу Нгуен Туана «Тени и отзвуки времени». За окном, разрисованным морозом, кружились и падали снежинки, а я, околдованный магией слова, не видел ни мороза, ни снега, и чудились мне орхидеи у пагоды Абрикосового холма, слышались мятежные крики дружков Ли Вана, мерные строки старинных стихов и грозная песнь палача.
Наверное, поэтому ощущение некоего волшебства осталось и от самого дня моего первого визита к Туану, когда жаркое солнце игрою прозрачных лучей искажало расстояния и краски, а над тротуарами простирали зеленые свои ладони огромные фикусы; и от неожиданного сходства лежащего за решетчатыми воротами двора со старыми одесскими двориками, и от звучащей, как в андерсеновской сказке, деревянной лестницы; и от тяжелой резной двери с бронзовой ручкой, над которой висели на кольце длинные и узкие листки бумаги с выведенной по верху затейливой вязью: «Кто у меня был?» и торопливо — наискосок карандашом — написанным в классической манере двустишием:
А в кабинете хозяина — вещь, ошеломляющая в тропиках, — камин. Топчан из черных эбеновых досок. Неправдоподобно яркие цветы в старинной, обвитой ощерившимися драконами вазе. И на каминной полке багровые огоньки благовонных палочек прямо под носом у древней статуэтки коленопреклоненного тямского[1] пленника. Рядом — дружеский шарж — скульптурный портрет самого хозяина, изображенного в момент творческого экстаза. На стене, сбоку от камина, еще два живописных его портрета: один на доске — черными и золотыми штрихами по алому фону; другой — на дне широкой тарелки — серебристо-серое лицо с перламутрово-черными усиками, правый глаз лукавый и смешливый, а левый — печальный.
— Художник, — поясняет Нгуен Туан, — уловил двойственность моей натуры. Ну, ничего, я к гостям всегда оборачиваюсь веселой стороной. Печальная — для членов семьи и литературных критиков.
Картин здесь много. Гравюры — иллюстрации к поэме великого Нгуен Зу. Масло — виды Ханоя и рядом с книжным шкафом — солдат, ведущий в поводу лошадь. Кажется, будто вот-вот он выйдет с конем из рамы и вывезет во вьюках всю хозяйскую библиотеку. А библиотека немалая: книги на многих языках и самые разные. Здесь и написанная в XV веке одна из первых вьетнамских географий, и нарядная французская книжка «Наши друзья — деревья». Мне, горожанину, трудно в ней разобраться, да и язык как-никак чужой. И вдруг хозяин говорит:
— Деревья — моя слабость. Это великое счастье, что они не могут передвигаться. Иначе давно бы ушли из городов. Представляю, как мы им надоели!
1