Там, наверху, все было прекрасно и удивительно. Дни и месяцы длились долго, но это ни у кого не вызывало тревоги и неудобства. Плоды тамошней земли изумляли своей сладостью и ароматом, не было в них ничего общего с бренными плодами садов человеческих, прозябающих тут, внизу, в юдоли суеты и скорби. О, старый Шэн не сомневался: стоит ему рассказать людям про нежную светлую и благоуханную красоту, царящую на Горе, почти вся деревня покинет свои очаги и уйдет на вершину, чтоб утолить этой красотой свои души, коих врата — зренье и слух. Но он молчал и ничего никому не рассказывал.
В тот день, когда работы по обновлению храма были закончены и мастера собирались вскоре покинуть Гору, Дух Горы-балдахина призвал обе артели — кровельщиков и плотников, протянул каждому по листку тонкоствольного бамбука, велел проглотить листочки и сказал: «Ну, вот и конец. Ступайте теперь трудитесь там, у себя внизу, в мире и покое». Но могли ль мастера отныне помыслить о покое? Ведь проглоченные ими листья бамбука были зеленым кинжалом, смертоносным отточенным лезвием, грозившим пересечь нить жизни любого, кто неразумною болтовней раскроет сокровенные тайны Духа. И люди, спускаясь к подножию, уносили в себе угрозу великого Духа Горы и его секрет.
Кровельщики, ладившие черепицу, оказались уроженцами разных отдаленных мест и потому, едва сойдя на равнину, разбрелись кто куда. Но семеро плотников и резчиков по дереву, подновлявшие храм на Горе-балдахине, — среди них был и старый Шэн, — родились в деревне Чангтхон и все вместе вернулись восвояси.
Они виделись друг с другом каждодневно: в час ли перед тушением вечерних огней, за чаепитием ли, или за чаркою водки в общинном доме, пируя после жертвоприношения духам и в праздник урожая. Но были они осмотрительны, ни один не проронил и полслова о месяце, что провели они на зеленой вершине. Им достаточно было беглого взгляда, чтоб убедиться: тайна не нарушена; но и потом они испытующе посматривали друг на друга. И взоры их сплетались в невидимую, но прочную нить — нить памяти.
И все-таки он наступил, этот день, когда один из семерых, Ниеу Там, что жил в нижней части деревни, вдруг, ничем до того не болея, умер. Вся деревня только диву давалась: этакий здоровяк и гуляка… Но старому Шэну и пятерым его друзьям все было ясно: по глупости ли проболтался покойный, хмель ли развязал ему язык, но один из семерых умер.
Шестеро мастеров явились в дом, где лежал усопший. Они хотели, они должны были во что бы то ни стало взглянуть на несчастного. И они увидели то, что искали: на шее у покойника, с левой стороны, вздувалась свежая опухоль. Когда на нее надавили, наружу вылез темно-зеленый стержень, удивительно напоминавший листок бамбука. Шестеро мастеров молча переглянулись: «Зеленое лезвие!.. Вот она, кара святого Духа Горы!..»
Старый Шэн тотчас же попросил отдать ему странный зеленый стержень: он, мол, попробует приготовить из стержня целебное снадобье, излечивающее опухоли и болезни кожи. Но, воротившись домой, он посадил зеленый листочек в фаянсовый горшок с землей. К утру в горшке поднялся тощий коленчатый стволик бамбука — точь-в-точь как выращивают на малых подобиях гор[153]. Было у него несколько коленец и ответвлений, но всего лишь один-единственный зеленый листок, тонкий и острый.
Желая отныне еще строже блюсти обет молчания, шестеро мастеров, после похорон Ниеу Тама, стали собираться за выпивкой только в доме у старого Шэна. Обычно он сам созывал их, и они пили хмельную водку, — пили молча, не прикасаясь к закуске, не сводя глаз с тощего коленчатого бамбука, одиноко торчавшего из поставленного у крыльца фаянсового горшка. Их омраченные страхом встречи — несмотря на обилье отменнейшей водки — были самыми безрадостными и горькими свиданиями и самыми постылыми трапезами в жизни друзей. А ведь обычно, что греха таить, в унылой череде деревенских дней дружеская попойка — едва ли не единственное развлеченье.
Зеленый лист по-прежнему оставался одиноким на подраставшем бамбуковом кустике, суховатом и хрупком, словно пучок тонко нащипанной лучины, — страшное, не утратившее своей силы предупрежденье.
Дни и месяцы, становясь все короче, текли чередой сквозь живую бамбуковую изгородь, окружавшую деревню Чангтхон.
Но вот однажды, — не помню только, который тогда был год, знаю лишь, в том году случилось очень сильное наводнение, вода размыла даже насыпь, где горожане творили жертвоприношенья, и снесла часть городской стены с западной стороны, разметав чуть не восемьдесят чыонгов кладки из тесаного ячеистого камня, — однажды, под вечер, когда начинают сгущаться тени и пахари гонят по переулкам буйволов к дому, какой-то древний старик, — волосы его, борода с усами, ресницы и брови были белы и пушисты, как вата, — опираясь на гладкий бамбуковый посох, степенно вошел в деревенские ворота.
153