— Уважаемый, а уважаемый!.. Продайте быков! Вы ведь в горах за них отдали, верно, тысяч семь. А я вам отсчитаю десять… ну хорошо, двенадцать. Почти вдвое против прежней цены.
— Уважаемый, продайте…
— Продайте быков…
— Да нет же, нет! Говорю вам, они не продажные! — повторял, обнажая в улыбке черные зубы[162] измученный барышниками солдат. — Быки куплены для всей части. Как же я вам их продам?
Народ спускался на торжище с гор, поднимался сюда с равнины, — разный говор, непохожая одежда. Кхэу чудилось, будто здесь пролегает какая-то неведомая граница. В толчее у него занемели руки, болезненно ныли плечи. Но он все глядел и глядел по сторонам и никак не мог наглядеться. К тому же он еще высматривал в толпе приятеля, которого тоже командировали на равнину учиться на политкурсах. Тот задержался в части, и они сговорились увидеться здесь, на базаре.
Перед ларьком, где торговали заграничными медикаментами, какие-то люди, присев на корточки, выбирали лекарства. Кхэу уставился на крайнего, потом, усмехнувшись, подошел и с маху хлопнул его по плечу. Человек обернулся, и Кхэу, увидев совершенно незнакомое лицо, смущенно забормотал извинения. Да и мудрено ли сейчас ошибиться: все командиры, партработники, служащие одеты на один лад.
Пройдя базар насквозь, он вышел в продуктовый ряд. На прилавках и в плоских корзинах зеленели груды салата и пахучих трав, белели корневища маниоки, алели тонкокожие помидоры. Рядом искрились серебром крупицы соли, дергались и визжали заточенные в редких плетенках свиньи, кудахтали взъерошенные куры, вяло поводили клешнями связанные бечевой — по десяткам — крабы. Шум и галдеж стоял невообразимый.
Кхэу снова прошел насквозь весь базар, потом в третий раз пересек его из конца в конец. Покупатели и продавцы пялили друг на друга глаза, размахивали руками, кричали, плевались и божились; товары переходили из рук в руки, деньги появлялись из сумок и карманов и исчезали в чужих кошельках.
Он подошел к лавкам с разноцветным полотном, оттуда перешел к высившимся на прилавках стопам писчей бумаги — заграничной и местной. Что удивило его, так это изобилие полотенец: простых, вафельных, махровых, больших и малых. «Да-а, — подумал он, триумф гигиены налицо!..»
Он не понял сперва, почему все цвета и краски приняли вдруг желтоватый оттенок, и лишь потом сообразил, что не заметил, как в торговых рядах зажгли фонари, лампы, коптилки. И при свете их ему показалось, что людей на базаре стало вроде поменьше.
Услыхав какой-то непонятный звон, Кхэу протиснулся сквозь толпу и замер. В этом малолюдном углу базара он увидел замысловатое сооружение, состоявшее из обшарпанного черного ящика с торчащими наружу наподобие бинокля окулярами и треноги, возносившей ящик над землей. Рядом восседал старик, владелец диковинного агрегата. Он стучал палкой по пустому котлу и, распевая на старинный лад фразу за фразой, призывал прохожих насладиться созерцанием содержавшихся в ящике фотографий. С презрением поглядывая на окружавшие его ларьки и лавки, где покупателям предлагались пошлые житейские блага, старик приглашал прохожих обогатить свой бессмертный дух, перенестись в мгновение ока на другой конец света и увидеть события, навеки вошедшие в историю. По его словам выходило, будто они, вдвоем с черным ящиком, радуют земляков вот уж который год, еще «со времен империализма». Полному политическому разоблачению империализма был посвящен специальный куплет его нескончаемой песни. И Кхэу, завороженному скрипучим голосом старика, казалось, будто именно он, этот старец, изобрел фотографический аппарат, а заодно и самолично участвовал во всех выдающихся событиях века.
Протянув старику деньги, Кхэу приник глазами к окулярам и увидал некое подобие корабля, из трубы которого, как из носика кипящего чайника, валил густой пар.
— Первая из двенадцати великих и незабываемых картин! — возгласил старик. — Бой в Нячанге[163], обстрел французского миноносца…
Перед глазами Кхэу появилась новая фотография, запечатлевшая, по словам владельца аттракциона, «сражение на фронте реки Меконг». Потом он увидел «партизан в джунглях Тэйнгуена»[164] и «уничтожение каучуковых плантаций в Намбо…»[165]. Да, мудрено было понять пояснения старика, а разглядеть толком его «великие и незабываемые картины» и того трудней. Вот, к примеру, старец возгласил: «Шестое марта!..»[166] Поди-ка разбери, кто изображен на выцветшем фото и чем вообще эти люди заняты? Кхэу давно уже понял, что хозяин черного ящика — шарлатан, а названья картинок и песни нарочно подобраны, чтоб половчее выудить деньги у доверчивых прохожих. Но он не отрывался от окуляров, потому что сам этот ящик и надтреснутый голос старика вдруг пробудили в его душе давние воспоминания детства…
162
В старину во Вьетнаме юноши и девушки, достигнув шестнадцати — семнадцати лет, красили зубы в черный цвет, что считалось как бы общепринятой эстетической нормой и хорошо сохраняло зубы.
166