Но пока насчет птичьего мора сообщений не поступало.
Всякий раз, бывая по делам в городе, начальник уезда Тхатьтхань встречал охотников до вкусной утятины и приходил в неистовство. К себе, в уездную управу, он возвращался свирепым и разъяренным и если еще находил среди корреспонденции что-нибудь об утках, в управе становилось жарко и страшно, как в преисподней. Подчиненные и просители потели, тупели и трепетали.
По таким дням стражники, караулившие ночью начальничий дом, не наслаждались звуками лунного дана[72] и лишь сочувственно качали головами: мол, до того довели человека, что ему и музыка не в радость. По мнению стражников, начальник их был выдающимся музыкантом.
Как-то вечером, едва он приехал из города — шофер еще даже не заглушил мотор, — в доме послышались сердитые голоса. Хозяин бранился с женой. Впрочем, жена его вовсе не казалась рассерженной. Слушая громогласные попреки супруга, она мило и лукаво улыбалась. Я бы даже подумал (а в семейных-то сварах я большой дока), что она нарочно поддразнивает мужа, ведь обычно ей не доводилось видеть его во гневе. В унынии — да, но не в гневе. Наконец разбушевавшийся было супруг смягчился. И насмешливая ухмылка жены сменилась обычной ее доброй улыбкой. В семье наступил мир.
— Опять ты надо мной смеешься? — спросил муж. — Тебе, верно, кажутся смешными вся эта суета и прожектерство? А я бы хотел, чтобы ты считалась с моими огорчениями и заботами.
— Ну что у тебя за заботы? — смеясь, спросила жена. — Все горюешь из-за уток чакнят? Видно, нынче и губернатора на утятину потянуло? — Она опять засмеялась. — А может, еще и помощника его, и судью?.. Да уж вижу, вижу, так и есть. Знаю, как они намекают издалека: закинут словцо, будто рыбак наживу. Ну, сознайся, милый…
— Увы, ты угадала. И откуда ты все знаешь?..
Уездный начальник и его жена были еще довольно молоды; если сложить их годы, то в сумме не набралось бы и семидесяти. Оба они держались современных взглядов и в минуты размолвок называли друг друга на «вы». Да оно и верно, в запальчивости лучше не выходить за строгие рамки, особенно в местоимениях. Но большею частью в семье их царил мир, и они были ласковы и внимательны друг к другу, как в молодости. (Не знаю, как вы, а я уверен, что это великая редкость.)
— Ах, дорогая, ну подумай, что за польза от такой службы? Не уважишь кого-то «наверху», скажут — упрям и заносчив. Не угодишь друзьям, изволь, через день о тебе разойдется молва, будто ты сухарь и скаред.
— Знай мы все наперед, мы бы… А впрочем, что «мы бы»?.. — Она с улыбкой покосилась на мужа.
Тот сосредоточенно поглощал суп. Вдруг он поднял голову и спросил:
— Слушай, а ты знаешь, сколько стоит одна поганая утка из Чакнята?
— Да, дорогой, самое большее — восемь хао, а когда цены падают, просят донг за пару.
Лицо начальника уезда приняло скорбное выражение, но он взял себя в руки и доел суп.
— Вот и прикинь, — продолжал он, — сколько уток я могу купить на все свое жалованье?.. Что?.. То-то! А ведь каждому адресату подавай не меньше двух уток. Сосчитай теперь всех моих друзей-приятелей, прибавь еще кучу алчущих правителей, заместителей. Да в Чакняте столько уток не наберется. Мыонги-то держат в дому по две-три пары, не больше. Да и на базар им таскать птицу лень.
Он понурился, помолчал, потом снова заговорил.
— Они, наверное, воображают, будто мы плаваем здесь в плетеной лодочке по залитым водою полям весеннего риса, протянем правую руку за борт — утка; протянем левую — пожалуйста, вторая. Одну лодку нагрузим до краев, берем следующую. Выловили один выводок, навстречу плывет новый.
Начальник вздохнул:
— Я теперь только понял, каково было древним в разоренной стране посылать лакомую снедь кому-то, кто сидел за тридевять земель в тепле и неге и пировал в свое удовольствие. Вот ведь в чем скрытый смысл знаменитых стихов:
73
Здесь цитируются «Стихи, написанные под впечатлением неурядиц» китайского поэта Лю Цзи (1311—1375); перевод Ю. Александрова.