Заморский гость явился точно в назначенный срок. Но, как назло, на месте не оказалось ни одного хозяйского друга. Пришлось почтеннейшему Хо самому принимать великого мэтра. Он, как и в прошлый раз, заварил ароматный чай, возжег благовония, а потом, самолично набив опием трубку, пригласил мосье де Лафора возлечь на красный топчан. Мэтр сложил перед грудью ладони и, поклонясь на восточный манер, улегся с трубкой в руке. На топчане, у самого края, лежали стопкой журналы с душераздирающими батальными фото на обложках и две-три книжки небольшого формата — чтиво, забытое гостями. Надеясь занять гостя до прихода кого-нибудь из своих друзей галломанов, почтеннейший Хо протянул мосье де Лафору журналы и книги.
Мосье де Лафор с увлечением листал журналы и книги, не забывая прикладываться к трубке. Гостеприимный хозяин успевал лишь подавать гостю трубки: одна, три, пять, десять, дюжина. Наконец мэтр совсем одурманился. Резко привстав, мосье де Лафор единым духом выпил целый чайник чаю и заговорил. Говорил он громко и быстро, почти не переводя дух. И глядел, не отрываясь, прямо в глаза хозяину, а тот внимал ему в волнении и тревоге, согласно кивая головой. Временами мосье де Лафор еще больше повышал голос, указуя перстом на раскрытые журналы и книги, как бы желая подчеркнуть и особо истолковать поразившие его фразы. (А вам-то самим, читатель, не приводилось видеть чужестранцев, накурившихся опиума? Они часами тараторят без умолку, никому не давая вставить словечка. И замолкают, лишь когда из головы выветрится опийный дурман, замолкают и засыпают.)
Почтеннейший Хо слушал дорогого гостя, в надлежащих, по его мнению, местах хитро улыбаясь или, напротив, напуская на себя глубокомыслие и серьезность. Мосье де Лафор явно стал уставать и совсем было опустился спиной на матрасный валик. Не зная, чем еще развлечь гостя, почтеннейший Хо поглядел в окно. Там висела круглая зимняя луна, и холодный свет ее лился сквозь оконное стекло. И тут почтеннейший Хо вдруг вспомнил свои занятия французским языком, взял красноречивого мэтра за палец, а свободной рукой указав на окно, произнес:
— Regardez la lune![85]
Мосье де Лафор, наморщив лоб, долго созерцал лунный диск, потом многозначительно взглянул на хозяина, кивнул головой и подумал: «О, как я был прав! Внутренний мир интеллигента здесь, на Востоке, необычайно богат и разнообразен. Одной лишь интуицией они познают материальные сущности… Главное их устремление — приблизиться к Творцу. Минимум материального, максимум интеллектуальной символики. Зачем далеко ходить за примерами? Хозяин дал мне книги, журналы о войне между Японией и Китаем. Как умно и тактично он открыл мне тем самым свои убеждения и образ мысли. А мы у себя спорим, суетимся, навязываем собеседникам чуждые им взгляды. Одной только фразой призвал он меня взглянуть на ночное светило, но эта фраза стоит всех моих сумбурных и шумных речей. Ах, сколь обманчива внешняя его сдержанность! За ней сокрыты мощь и возвышенность духа. И я, верно, кажусь ему скудоумным невеждой…»
Обуреваемый философическими раздумьями, мосье де Лафор встал, отряхнул свое платье, с величайшим почтением пожал руку хозяину и удалился. А тот, ликуя, проводил гостя вниз по лестнице и, высунувшись за дверь, долго еще кивал и улыбался ему вслед.
Но, увы, с того достопамятного дня прошло чуть ли не полгода, а мосье де Лафор больше не появлялся у дверей зельницы.
И почтеннейшему Хо оставалось лишь тешить друзей рассказом о том, как он с глазу на глаз беседовал со знаменитым французом. Заключал же он свой рассказ неизменно одним и тем же вопросом: