— Скажите, не перепутал ли я слова? Не оскорбил ли ненароком возвышенную душу мосье де Лафора? А ну как у них, во Франции, глядеть на луну непристойно?..
ЧАЙНИКИ ИЗ ПОДНЕБЕСНОЙ
Солнце стояло почти отвесно над головой. Настоятель пагоды Абрикосового холма не торопясь возвращался в покои, отведенные для благочестивых раздумий. Он снял шляпу, сплетенную из пальмовых листьев, и приготовился было воссесть на свое обычное место, но тут за воротами пагоды послышался чей-то ломкий юношеский голос. Отрок, недавно принявший постриг, почтительно поднялся на три ступеньки:
— Пресветлый, там сын старого Шау просит его впустить.
— Ты, стало быть, снова замкнул ворота? Поспеши отворить их, чтоб люди не ждали на солнцепеке. Двери в храм всегда должны быть открыты. Запомни отныне: спозаранку, едва прочитаешь молитвы и отзвонишь в колокол, растворяй настежь ворота, и только когда стемнеет и ты затвердишь поучения Будды, можешь запирать пагоду. А не то возропщут гости и странники из чужедальних краев.
Отрок удалился, и вскоре со смиренным поклоном вошел юноша лет семнадцати в широкой и длиннополой темной одежде, ноги его были в пыли и ссадинах, в руках он держал поднос:
— Пресветлый, мой родитель прислал вам в подарок первый весенний дар — чайницу[86] с чаем. И еще он просил разрешенья набрать воды из колодца близ вашей пагоды.
Настоятель, привыкший уже к таким подношеньям и просьбам старого Шау, тихонько усмехнулся. Улыбка тронула высохшее лицо, и сразу заметнее стали доброта его и кротость.
— Как же ты понесешь воду?
— Со мной человек с кувшинами и коромыслом, он дожидается за воротами.
— Безмерная мудрость Будды! В этакий зной прийти из деревни сюда за водой! Поистине превосходно поставлен дом старого Шау… Присядь, дай отдых ногам. Я покуда велю отроку отвести твоего человека к колодцу. Ты ведь с утра в дороге и, верно, проголодался? У нас есть жертвенный рис и бананы, недавно снятые с алтаря, дозволяю тебе отведать яств Будды.
— Пресветлый, я дома поел скоромного и до сих пор сыт.
Настоятель не понуждал его более, лишь по-прежнему благостно улыбался.
— А ведомо ли тебе, как давно уже твой родитель испрашивает воду у нас в пагоде?.. Без малого лет десять. Да, такого любителя цветочного чая, как он, не сыскать. Только в здешней воде заваривает он чай. Я многократно вопрошал себя, каковы были прошлые воплощенья твоего отца, и пытался постичь их. Размышлял я и об узах, соединивших его с пагодой, поистине нерасторжимых и удивительных.
Старик слуга наполнил уже свои кувшины и теперь озирался, выглядывая хозяина и расплескивая влагу по синеватым камням двора. Сын старого Шау, с почтеньем, будто юнец, что принял недавно постриг, внимавший речам настоятеля, встал и попросил разрешения удалиться:
— Пресветлый, я должен идти без промедления. У нас сегодня гость к чаю. Отец, должно быть, заждался меня с водой.
Старый настоятель тоже заторопился, встал и следом за юношей и водоносом дошел до ступеней пагоды. Он достал из широкого рукава большой веер, раскрыл его до отказа и заслонил голову от солнечного жара.
— Сбегай-ка в сад, — сказал он отроку, — и наломай персиковых веток… А ты постой, — он придержал сына старого Шау, — не торопись. Положи в кувшины эти ветки с листьями. В долгой дороге вода не расплещется, и вы свежей донесете ее до дома.
Двое, приходившие за водой, отвесили поклон настоятелю. Кувшины, раскачиваясь на коромысле вслед за шагами слуги, бросали на сухой песок дороги темные влажные звезды. Одна за другой сливались они в полосу, похожую на змеиный след. Будь нынешний летний полдень ясною летнею ночью, а вход в пагоду Абрикосового холма — персиковыми вратами, в каплях тех звезд достало б поэзии, чтоб обозначить возвратный путь странника в мир суеты и праха[87].
Лучи перезрелого полуденного солнца раскалили поля у подножия холма и заставляли дрожать поднимавшийся над землей воздух. Марево, словно клубы дыма, трепетало в переливавшейся зелени ближних рощ. Стоя в воротах храма, настоятель глядел, сощурясь, на солнечные блики, сверкавшие где-то внизу, у него под ногами. Двое, приходившие за водой, казались теперь просто темными черточками, и следом за каждой поднимались, крутясь, неясные хвосты пыли. Ветер, набегавший с юга-востока, доносил эту пыль сюда, в иссушенную высь, к самому входу в пагоду. Настоятель думал о старом Шау и тяжко вздыхал, скорбя об изменчивых воплощеньях существ в предвечной цепи кармы[88].
86
87
Здесь, по-видимому, имеется в виду легенда о Персиковом источнике — один из вариантов часто встречающегося у старых китайских философов и поэтов рассказа о блаженной стране праведников, куда нет пути из нашего мира (например, поэма Тао Юань-мина «Персиковый источник» и др.).
88