Женщины, не зная, что отвечать им, молча переглядывались и вздыхали.
Оба сына старика состояли на службе при французах и должны были вроде приехать домой на Новый год, но пока их не было. Знающие люди в деревне поговаривали, будто всем государственным служащим дают праздничный отпуск с двадцать девятого числа. И женщины — а были они уже в годах — старались заглушить неясную тревогу ожидания, нарезая мясо, зелень и овощи для предстоящего пира и украшая блюда сваренными вкрутую яйцами, похожими на дольки чама[131]. Подносы выглядели красиво — глаз не отвести.
Самый маленький внучек Кепа подбежал к матери, младшей из невесток, и, прижавшись к ней, затараторил:
— Мама, мама! Гляди-ка, у тебя развалилось яичко. Давай я его съем.
Мать, не переставая стучать ножом по доске, строго взглянула на мальчика, и того как ветром сдуло. Минуту спустя он уже стоял рядом с дедом и, переминаясь с ноги на ногу, спрашивал:
— Дедушка, что это ты делаешь?
— Эй-эй! Не трогай мои цветы. Я вот смотрю, когда они распустятся.
— Дедушка, дай мне… Дай мне, пожалуйста, хоть один сломанный листочек!
— Нет, это не игрушка. Пойдем-ка лучше в дом. А то мама увидит, как ты тут балуешься с цветами, и нашлепает тебя.
Внук вспомнил, как на днях мать отхлестала его веником из перьев за то, что он нечаянно сломал одну из дедовских орхидей. Он решил на всякий случай спрятаться за спиной дедушки: дед уж его не выдаст. Малыш ухватил деда ручонками за кушак с такой силой, что едва не стащил с него кафтан.
Старый Кеп рассмеялся. Потом он снова нагнулся к своим орхидеям и, бережно раздвигая листья, стал рассматривать и ощупывать почки и побеги. Покончив с одним цветочным горшком, он переходил к следующему.
Забыв о возрасте внука, старик заговорил с ним как с бывалым человеком, знающим, что за погоду надобно ждать с переменой времени года, какие и когда принято разводить цветы и каков должен быть за ними уход, — словом, всю сложную премудрость цветоводства:
— Надо же, в самом конце года задул юго-восточный ветер. Ты небось тоже недоволен? Что теперь делать с орхидеями в горшках? Распустятся все не ко времени!
Но внук, конечно, не понял сетований деда и, подняв на него круглые от удивления глаза, переспросил:
— Орхидеи скоро распустятся? А что здесь плохого, дедушка?
Старик поглядел на внука, стоявшего рядышком в беседке с орхидеями. Ростом малыш был как раз вровень с выгнувшимися дугой над горшками побегами орхидей. Лицо деда расплылось в улыбке, и он заморгал за стеклами очков.
— Если бы не задул юго-восточный ветер, — сказал дед, — орхидеи долго еще бы не распустились. Расцвели бы пятнадцатого числа первого месяца, в полнолуние. День-то этот праздничный. И были б у нас с тобой весенние цветы. Понял? Ну, а теперь сбегай-ка позови сюда старого слугу.
— А он ушел к пруду мыть камешки.
Так оно и было, на мостике у пруда, в другом конце сада, старик слуга, наклонясь над плетенкой, ополаскивал в воде камешки и просеивал их, точь-в-точь как иные люди просеивают рис. Камешки подпрыгивали на дне плетенки и, падая, звонко ударялись друг о друга. Их перестук напугал цапель, опустившихся было передохнуть у живой бамбуковой изгороди, они захлопали белыми крыльями и улетели прочь. Старик оторвался на минуту от своей работы, с облегчением разогнул спину и уставился на кружившихся в высоте птиц. Он глядел на них и улыбался: человек неприхотливый во всякой малости найдет для себя отраду.
Старик этот жил в доме почтенного Кепа очень давно, с тех пор когда сам Кеп еще был двадцатилетним школяром; он тогда уже, как говорится, вкушал здешний рис. Именно он нес палатку с бамбуковой лежанкой, когда Кеп отправлялся сдавать экзамены на ученую степень. Ему ведомы были без изъятья все дела семьи — большие и малые. Помнил он назубок дни и порядок поминок. Если б не его напоминанья, старшая сноха Кепа небось перезабыла бы почти все даты поминок. Можно было подумать, будто старый слуга живет на свете лишь для того, чтобы в семье, не связанной с ним узами крови, не забывали дни поминания мертвых.
— Уважаемая госпожа, шестнадцатого числа четвертого месяца день поминок по деду с материнской стороны… Уважаемая госпожа…
Старшая сноха, желая отблагодарить его, подносила тайком старику бетель[132] и свежайшие плоды арека. В тихом семействе Кепа все любили старого слугу за его прямодушие и честность. Он никогда не лицемерил и не отмалчивался. А если в дом приходили раздоры и беды, вел себя как человек, облеченный властью и правом соединять заново людские судьбы. Самой заветной мечтой его было, когда подойдет к концу отмеренный ему земной век, улечься в могилу в «одеянии» из несокрушимого дерева ванг тэм[133].
132
133