— Вот, — задумчиво сказала она, созерцая их.
— Брось это, — попросил ее Макс.
Все его наигранное оживление слетело с него, голос стал мрачным, сам он выглядел угрюмым.
«Что же там такое?» — удивлялся я.
Кассандра начала внимательно осматривать полки. Макс двинулся было к ней, но шериф Плум сделал шаг вперед и удержал его.
Я, неподвижный как кусок пудинга, следил за происходящим словно завороженный.
Макс сердито глянул на шерифа:
— Это не имеет никакого отношения к Гарри Кендалу.
Но тут же замолк, увидев, что Кассандра отыскала срединный шарнир секции и уже пытается развести обе ее половины в стороны.
— Проклятье! — вырвался возглас у Макса.
Обе части секции заскользили на роликах.
— Нет! — Макс попытался вырваться из рук Плума, но ему не удалось.
Он только молча следил, как раскрываются обе половины. Выражение его лица было самым мрачным.
Я не могу сказать, каким было выражение моего лица, но готов спорить, оно не было чересчур уж взволнованным (при соответствующих усилиях, разумеется).
В этот момент Кассандра с легким криком отпрянула от полок, и Плум инстинктивно сжал руку Макса.
У меня тоже непременно вырвался бы крик, ибо перед нами предстала Аделаида Делакорте.
Она стояла к нам спиной, в том же платье и с той же прической, что и на портрете, висевшем над камином.
— Спаси, Господи! — пробормотал шериф.
— Будьте вы все прокляты! — воскликнул Макс.
Он рывком высвободился из руки Плума и направился к открывшемуся пространству.
Слишком поздно.
Кассандра уже притронулась к плечу Аделаиды, и фигура медленно стала поворачиваться. Очень медленно. Подобно кукле в человеческий рост, стоящей на вращающейся подставке, которая вдруг остановилась.
И все мы уставились налицо куклы. Но лица не было.
Это был всего лишь манекен без передней части головы, одетый в платье и парик. Мне стало больно за сына.
То, что обнаружилось при повороте книжных полок, было самым настоящим святилищем, устроенным им в память о его первой жене. Все ее вещи, любовно сохраненные им. Ее украшения. Шляпки. Одежда.
Полная тишина в ПВ. Никто не двигался.
Затем Макс, подавив вздох, произнес спокойным, едва слышным голосом:
— Теперь вы удовлетворены?
Трясущимися руками он стал сводить обе створки вместе, но Кассандра удержала его руку и заставила повернуться к себе.
— Так, значит, ты соорудил для нее эту идиотскую молельню? — Она смотрела на него с бешенством. — Этот ковчег?
Макс удивленно смотрел (и я точно так же), как она резко распахнула обе половины секции. Ее движение было таким сильным, что, задев манекен, стоявший рядом, она чуть не опрокинула его.
С глухим криком Макс кинулся вперед, подхватил падающую фигуру и снова поставил ее на прежнее место.
Теперь Кассандра улыбалась. Но эта улыбка была совсем не весела.
— Ковчег для той единственной женщины, которую ты любил? — недобро произнесла она.
— Что тут происходит? — прервал ее Плум.
Я бы задал тот же самый вопрос, если б умел говорить.
— И той единственной, которая любила тебя, — прошипела Кассандра. — Которая обожала тебя. Преклонялась перед тобой.
Лицо Макса казалось высеченным из камня. Он снова попытался закрыть обе створки и скрыть от чужих глаз то, что действительно казалось святилищем Аделаиды. И снова Кассандра помешала ему.
Было невозможно поверить, что эти двое когда-то любили друг друга, такими злобными взглядами они обменивались. Оказавшись свидетелем их настоящих взаимоотношений, я чувствовал себя смущенным. Так же смущен был и Плум.
— Пришло время обнажить наши маленькие тайны, дорогой, — продолжала Кассандра. — Время кое-что выяснить.
Сын начал было говорить, но она перебила его.
— Ты ни секунды не любил ее, — с ударением выговорила она.
Он напрягся. Я тоже (так я думаю). И даже Плум напрягся (как мне кажется).
— Ты не в состоянии любить никого на свете, — продолжала Кассандра, — потому что любишь только себя.
Если я скажу, что Макс готов был броситься на нее и схватить за горло, это будет чистой правдой.
Но он сумел взять себя в руки. На лице его появилось смятенное выражение.
«Что это значит?» — продолжал я недоумевать.
— Конечно, ты был уверен, что любишь ее, — зло цедила Кассандра слова. — Как же иначе? Ведь она ничего у тебя не просила. Никогда в жизни.