Так прошло не мало лет, началась и почти прошла Отечественная.
И вот раз, другой, третий их песнопения стали доноситься из одного и того же полуразвалившегося дома, принадлежащего родственнице той самой Федосьи Лагуткиной. А потом оттуда на всю деревню посыпался стук топоров. Захар подвернул в глухой переулок на ходке полюбопытствовать, что за ремонт затеяла старуха.
Однако возле дома его встретила не Лагуткина, а жена ушедшено на фронт бригадира Устина Морозова, Пистимея:
— Вот, Захар Захарыч... Мы, значит, в совет писали, в Москву... Нам и разрешили.
— В какой совет? Чего разрешили? — не понял Большаков.
Несколько расторопных, незнакомых Захару плотников меж тем ловко отдирали полусгнившие тесины с крыши, выворачивали старые, трухлявые оконные коробки и тут же выстругивали новые.
— Так в Совет по религиозным культам. Какой, слава Богу, при правительстве организовался недавно. А то ведь несправедливо как-то. У православных есть свое начальство, а мы-то, баптисты, словно сироты какие. И заступиться за нас некому. А теперь-то... Разрешили вот, говорю, в общинку нам собраться и молитвенный дом открыть. Мы сложились да купили этот домишко. Неказистый, правда. А ничего, подправим его. А ты... ты спроси там, в райисполкоме, — там бумага насчет нас имеется...
И ему, Большакову, оставалось только усмехнуться.
— Кончилось, значит, сиротство ваше? Воскресли родители? — невесело спросил он.
— Ты... об чем это? — сухо промолвила Пистимея тусклым голосом.
— Да-а...
Не понимал, не мог никак взять в толк Большаков, что же происходит в стране с религиозниками. В середине войны вдруг начали расти по деревням, как грибы, всякие религиозные общины, открываться церквушки и молитвенные дома. В 1943 году при Совете Министров СССР был создан Совет по делам русской православной церкви, а в 1944 еще один Совет — по делам религиозных культов. Оба совета, словно наперебой, еще усиленнее принялись плодить по всей стране общины и секты. И нельзя, невозможно было помешать этому. Захар даже удивлялся: как это Бог милует еще их деревню? И вот...
Поразило в тот день его еще одно обстоятельство. «Мы-то, баптисты, словно сироты...» — сказала Пистимея.
— Как же это так? — спросил у нее Захар. — Что ты верующая, я знаю. Но ведь ты, кажется, православной веры...
— Так что вера? Христос-то один... А и дитю малому все глуби да глуби раскрываются, ежели с усердием науки учит, — как-то туманно ответила Пистимея. — А мы, сказывают, по закону все. Бумага, говорю, есть.
«Бумага» в райисполкоме действительно была. Но когда Большаков заметил, что нелишне было хотя бы поставить председателя колхоза в известность об этой «бумаге», ему сухо ответили:
— Религия — деликатное, знаете ли, дело. Особенно сейчас, в военное время. И верующие, знаете ли... э э... не те уже... не прежние религиозные мракобесы. Христианство в СССР проповедует сейчас и воспитывает любовь к народу, патриотизм, ненависть к немецким фашистам. Зайдите-ка в нашу озерскую церковь хотя бы. Все молитвы верующих — о ниспослании нам победы...
— Вот тут-то и богомольцам надо кое-что разъяснить... Победу пошлет не Бог, а сам народ только может ее...
Тогда на Захара раздраженно прикрикнули:
— Слушайте! Мы не можем сейчас отталкивать от себя верующих. Понимать же надо! И кроме того... Ну вот хотя бы у вас в колхозе. Разве верующие сейчас трудятся хуже, чем атеисты?
Это была, пожалуй, правда — верующие работали нисколько не хуже. Та же Пистиимея Морозова дни и ночи хлесталась на полях, на фермах. Куда бы Захар ни ставил ее, она делала дело молчком, но добросовестно, не жалуясь на усталость, хотя временами чуть не падала с ног. Захар даже слышал несколько раз, как Пистимея подбадривала измотавшихся вконец баб, мягко, по-женски напоминая, что мужьям-то на фронте потяжельше да пожарче. «Ничего уж, — говорила она. — Надо ведь. А за молитвой уж отдохнем душой и телом...»
— Так что не обижайте там ваших верующих. Само собой, конечно, присматривайте за ними. Чтоб, знаете ли, ничего такого...
На этом и закончился разговор в райисполкоме. Закончился, в сущности, ничем, потому что Захар так и не уразумел тогда, в чем была суть религиозной политики. Он не обижал верующих, как ему советовали. Он присматривал за ними.
«Ничего такого» за все годы, кажется, не произошло. Только вот молитвенный дом, аккуратненький, чистенький, всегда со свежепокрашенными голубыми наличниками, напоминал чем-то пасхальное яичко и вызывал теперь сильнее, чем когда бы то ни было, тошноту.