– Тыльнер.
– Слышь, Федорыч, – напористо забился в телефоне голос агента по книге «Фазан», – увидеться надо, дело есть.
– Что за дело? – Сонно-зло спросил Тыльнер.
– Я что телефонным барышням о деле говорить буду?
– Где встретимся.
– На Тверской, у памятника, через час.
– Сговорились.
Тыльнер положил трубку. Закурил.
Ночь сегодня на удивление была тихой, и ему удалось поспать часа три, что можно считать удачей. Он уже привык к этой жизни, когда по нескольку дней не бываешь дома, спишь урывками, ешь, Бог знает чего.
Но именно такая жизнь, очень нравилась бывшему гимназисту Жоре Тыльнеру. Еще пять лет назад он носил сизую гимназическую шинель с блестящими пуговицами и голубоватую фуражку с серебряным гербом гимназии, а сегодня он инспектор Уголовного Розыска и начальник бригады по особо тяжким преступлениям.
Те пять лет, которые он работает в сыске, любому другому человеку хватило бы на три жизни, а Тыльнер был еще полон гимназического романтизма, твердых понятий о добре и зле, и заряжен романтикой революции.
И если первые года три он не знал сомнений, то постепенно они начали приходить к нему. Он гнал их и однажды поделился с ними Олегу Леонидовичу, человеку которому доверял безгранично.
– Георгий, – грустно сказал Леонидов, – запомните, что еще во времена Великой Французской революции, один, думаю весьма не глупый человек, сказал, что она пожирает своих детей. А потом запомните, что революции делают не голодные, а сытые, чтобы есть еще сытнее. Поэтому мы с вами должны делать свое дело, а там что будет.
– Неужели вы не верите в провозглашенную свободу, равенство и братство.
– Не верю. Я слишком много пошатался по фронтам этой войны и растерял веру, не припомню где.
– Так что же мне делать?
– Об этом уже пытался написать Чернышевский, но у него ничего не вышло. Работайте, сыск вечен, он необходим любому строю. Вы же боретесь с уродами и мразью, а это дело весьма почтенное.
В тот вечер Тыльнер расстался с Леонидовым, так и не получив ответ на то, что его беспокоило.
Секретный сотрудник, псевдоним «Фазан», сидел на холодных камнях памятника.
– Здравствуй, – сказал Тыльнер, – не боишься задницу застудить.
– Не боюсь, Федорыч, она у меня сильно порота была, папашей покойным, так что задубела, ей ни жара ни холод нестрашны.
– Ну что у тебя стряслось?
– Это не у меня, а у сыскной.
– Не тяни.
– В кафе «Домино» встретил Сашку Иваницкого, он сказал, что завтра в шесть Борька-поэт будет в своей квартире на Молчановке.
– А откуда Иваницкий знает.
– Они кореша. Борька собраться придет. Рвет он из Москвы. Обложили вы его сильно.
– Подожди, подожди, а что там на Молчановке.
– А ты, Федорыч, будто не знаешь, – засмеялся «Фазан», – там у него в доме со львами квартира, где он проживает. Вы его по малинам, да мельницам шукаете, а он живет себе в богатом доме.
– Бардак, – выругался Тыльнер.
– А я что говорю, – Фазан достал папиросы «Ира», – закуривай. Федырыч, ты мне ничего не принес.
Тыльнер, достал из кармана пачку денег.
– Держи, расписку потом напишешь. Постарайся встретиться с Иваницким, есть такая возможность?
– А то. Он каждый вечер в «Домино», в железку заряжает.
– Покрутись с ним, выясни, ну как ты умеешь ненавязчиво, где остальные члены банды.
– Так их всего трое осталось Витя-Порутчик, Ленчик-Певец и Серега-Червонец. Они не из наших, фраера Хиве не верят.
– Трудное дело, я понимаю, поэтому и прошу тебя, ты чего молчишь все.
«Фазан» затянулся и сказал после паузы:
– Хитер ты, Федорыч, ох хитер. Все нет, но кое-что умею.
– Тогда разбежались, жду добрых вестей.
Тыльнер вернулся в Гнездековский и приказал вызвать всех сотрудников своей бригады.
Потом позвонил начальнику МУРа, благо он еще не спал и доложил о том, что накололи Борьку-Поэта, и попросил бойцов из летучего отряда.
Дом на Молчановке приняла нарушка.
Казаринов сначала не узнал своего старинного друга. Был когда-то Борис Новицкий поэтом декадеатом, ходил в бархатной блузе с атласным бантом, в штанах из красной неже, и со стрелкой нарисованной на сумке.
– Ты, что не узнаешь меня, Витя?
Ну как узнаешь человека в желтой кожанке, в фуражке не со звездой, в высоких сапогах-шевро и моднейших английских бриджах, завернутого в тунику поэта. Они обнялись.
– Ты никак в ЧК служишь.
Новицкий захохотал.
– Витенька. Совсем наоборот. Я поэт полетов.
– Я думал ты перестал.
– А зачем. Я как начал при Керенском так и продолжаю по сей день.
– А как же стихи?
– Пишу. И даже выпустил три книжки.
– Ничего себе.
– А ты как?
– Второй день как с Юга. Делал там кино. Заработал кое-что.
– Ты всегда был молодцом, – Борька-Поэт обнял Казаринова за плечи. – Пойдем ко мне. Посидим, выпьем, закурим, а то мне надо линять из столицы.
– Мне надо передать письма с Юга.
– Кому, если не секрет.
– Да какой там секрет, Боря, Арнаутову и Олегу Леонидовичу.
– Мы посидим, а ты потом в «Домино» и наверняка их встретишь. Пошли ко мне, до Молчановки два шага.
Они стояли у ювелирного магазина Нефедова, на углу Афанасьевского переулка.
Мимо торопились люди. День уходил. Начинались вечерние заботы.
Казаринов с любопытством наблюдал за толпой. Иная она была, чем в восемнадцатом, когда он уезжал из Москвы.
Практически исчезли с улиц шинели, заменившие москвичам пальто.
Вот прошли мимо две дамы в каракулевых шубах с накинутыми на плечи чернобурками и крошечных надвинутых на глаза шляпах-колпачках.
Другой стала Москва, совсем другой. Даже дворники опять появились разметавшие мусор.
– Что смотришь? – спросил Борис.
– Знаешь, если покрасить особняки, да крыши подновить шикарным стал бы Арбат.
– Погоди немного. Это Колумбы капитализма, остальные пока осматриваются и выкапывают горшки с золотишком. А вот когда они придут в коммерцию жизнь пойдет иначе.
Пошли дома поговорим.
На темную Молчановку въехал грузовик.
Остановился у дома со львами у входа.
Из кабины вылез инспектор УГРО Тыльнер, в серой пушистой кепке и пальто-реглан из дорогого материала.
Из темноты вышел человек.
– Замерз, Ефимов? – спросил Тыльнер.
– Есть малость, Георгий Федорович.
– Он дома?
– Да. С ним еще один.
– А черный ход?
– Там Соловьев с милиционерами. Свет есть.
Тыльнер посмотрел: два окна на третьем этаже светились.
– Где дворник?
– Ждет.
Тыльнер подошел к машине.
– Приехали. А вы, Василий Алексеевич, подождите, – сказал он эксперту.
Из кузова спрыгнули четверо.
Они вошли в подъезд некогда весьма богатого доходного дома.
Навстречу вышла странная личность в рваном обрезанном армяке, валенках, но в фуражке с галуном.
– Вы дворник?
– Я.
– Мы из уголовного розыска.
– Из сыскной, значит. Понимаем.
– Кто живет в пятой квартире?
– Когда-то там проживал писатель граф Толстой, а нынче какой-то комиссар.
– Почему комиссар? – так в кожаной тужурке ходит и в фуражке со звездой.
– Понятно. У вас есть запасные ключи?
– Как не быть, имею.
– Дайте их нам.
– Я-то дам. Мне что, раз из сыскной просят, но у них два запора, я дрова заносил, видел. Здоровые щеколды.
– А на черном ходу?
– Не видел, не знаю. Там дверь досками заколочена.