Немного поодаль: рыдая и причитая теснились бедняки, окруженные солдатами. Мужчины, женщины и дети, испуганные и чумазые, они оглашали округу причитаниями и вздымали к небу руки в надежде на божью помощь.
Но небо осталось безразличным к этим мольбам.
На фоне пожара отчетливо выделялась высокая мужская фигура в черном балахоне. Ветер трепал полы плаща, то и дело норовил сорвать с головы капюшон, который мужчина даже не старался удержать.
Сложив руки на груди, перфектум Кастимонии Аделар де Маркель с видом равнодушным и сосредоточенным созерцал разрушительное пламя, медленно затухающее, оставляющее после себя лишь пепелище.
Новый порыв ветра сорвал капюшон с головы перфекта и остаток алого сияния осветил тонкие черты лица в эту минуту исказившиеся от гнева.
— Беги, беги, пока можешь. — страшно прищурившись, прошептал перфектум, подавшись вперед, словно ястреб, заметивший добычу. — Я найду тебя, пусть мне придется сжечь весь город!
Резко развернувшись, мужчина зашагал к солдатам, сжимая кулаки под плащом.
В один день от него скрылись четверо приговоренных и тот, за кем он охотился уже больше двух лет — Таир Бродяга.
Глубоко вдохнув, успокаивая пламя ярости, бушующее в груди, перфектум погладил коня, которого ему только что подвел один из солдат, и ловко взобрался в седло.
— Слушайте меня, вы — чернь, — громко обратился он к испуганным людям, взирая на них сверху вниз, точно земное воплощение рока и неотвратимого правосудия. — Я знаю, что в предместьях моего города есть клоака, так называемый Приют, где находит убежище любая, даже самая богопротивная дрянь! — голос его гремел, подобно рокоту грома и в нем больше не было обманчивых, мягких нот.
Теперь он звучал, словно треск пожара, только что утихшего в предместьях: сухо, страшно, надрывно. И вместе с тем, в нем слышался металл: твердый и несгибаемый.
— Любой, кто посмеет укрывать у себя тех, кто имеет отношение к Приюту будет повешен. Любой, кто знает, но скрывает место нахождения приюта — сожжен вместе со своими домами, — резким, властным жестом Аделар указал на пепелище.
Полы его черного плаща взметнулся вверх, словно крыло птицы.
Словно, добавляя веса словам перфектума, раздался раскат грома, а через несколько секунд, где-то вдалеке сверкнула молния.
И без того напуганные крестьяне упали на землю, запричитав еще громче, еще жалостливее, но мужчина лишь поморщился.
— Гоните их в шахты! — приказал он солдата, вновь надевая капюшон на голову. — И найдите Таира! Далеко они не могли уйти.
— Может она это, окочурилась там…
Задумчивый голос, звучащий, казалось безумно далеко мог принадлежать только одному человеку.
— Козлов, пошел ты… Сородичей осеменять! — с трудом заставляя себя открыть глаза, на удивление четко проговорила Инга.
Дернувшись, Боря скривился, бросив на девушку раздраженный взгляд. После того, как они пришли в себя в каком-то непонятном подобии шатра, он уже мысленно успел похоронить мелкую девку, но та умирать, видимо, не собиралась. К огромному неудовольствию Бори.
Блондинка ему не нравилась. Категорически и давно. Начиная, с той самой памятной Инге поездки на море, где она почему-то не поспешила впечатлиться им и растаять.
Глубоко вдохнув, Инга осторожно села, тотчас поморщившись от боли в затылке. И если она свои ощущения предпочла не озвучивать, это за нее со всей ответственностью сделала Варя.
— О-о-ой, как голова болит, — с момента пробуждения канючила Варенька, вызывая желание убивать не только у Вовы, голова которого раскалывалась на две части, словно грецкий орех, но и у людей за шатром.
Уже несколько раз к ним заглядывали то мужчины, то женщины, интересуясь, не добить ли раненую, чтобы не мучилась и очень огорчались, когда Вова отрицательно мотал головой.
В диалог с Козловым Владимир не вступал, точно так же, как и опасался подходить к свернувшейся в комочек Вареньке. А вот, когда в себя пришла Инга, парень встал с ящика, на котором восседал, словно турецкий султан на подушках и подошел к девушке.
— Раз ругаешься, значит жить будешь, — усмехнулся он, оттесняя Козлова подальше от Инги.
Каждый раз, когда тот дергался и кривился, Вова опасался, как бы у Бореньки не начался приступ. Эпилепсии или истерии — парень не знал, но был уверен, что что-то да случится. И вот, когда это произойдет (а это произойдет, Вова был уверен — лишь вопрос времени) то он бы хотел, чтобы Козлов был на максимальном расстоянии о девушек.
— Биолог — существо неубиваемое. А биолог, которому осталось всего полгода до получения диплома — бессмертное. — криво усмехнувшись, отозвалась она, все же осторожно коснувшись затылка.